Он продолжал ходить взад и вперед, возобновляя тему, чересчур серьезную для одного из тех тошнотворных своей пустой болтовней заседаний парламента, которых со времени франко-прусской войны было бесконечное количество.
Жюльетта знала, что звук его голоса не лжет. Она знала, с какой горячей убежденностью де Пуаян защищал идею, над которой будущее должно произнести свой приговор, знала его надежду исполнить то, чего не исполнил наш век, а именно сблизить обе Франции, старую и новую, монархией, опирающейся на традиционное право и вместе с тем устроенной согласно требованиям современной жизни. Прежде Жюльетта страстно интересовалась мечтами этого государственного человека. Она глубоко чувствовала его искренность и непонятость и хотела видеть его счастливым. Но она была женщина, и потому с того момента, как ее чувства к возлюбленному стали охладевать, она охладела и к его благородным идеям.
Такие люди, которые живут усиленной умственной жизнью, как артисты или ученые, главари партий или писатели, обладают безошибочным умением измеривать убыль чувства в своей возлюбленной или жене, или даже друге.
В тот день, когда ее духовный фанатизм, составляющий его жизненную пищу, потухает, тайно гаснет и ее сердечная преданность, и она начинает протестовать даже во имя прав сердца против того, чтобы этот муж, возлюбленный или друг был поглощен своей профессиональной работой, как это сделала и г-жа де Тильер в ту минуту, когда граф замолчал.
— Все это прекрасно, — сказала она, — но теперь вам следовало бы хоть немного подумать о своем друге.
— Думаю ли я о вас? — переспросил он тоном грустного удивления. — А ради кого же я искал известности?.. Возле кого я черпал энергию, помогавшую мне переносить столько горьких разочарований?..
— Ах! — возразила она, качая своей хорошенькой головкой. — Вы умеете отвечать. Но хотите ли я вам докажу, как мало вы обо мне сегодня думали?
— Докажите, — сказал он, удивленно останавливаясь.
— Хорошо! Вы даже меня не спросили, с кем я сегодня провела вечер.
— Но ведь вы сами, — наивно воскликнул он, — писали мне, что обедаете у г-жи де Кандаль.
— Да, но она была не одна, — продолжала Жюльетта, одержимая демоном любопытства, заставляющим в иные минуты самых лучших женщин возбуждать ревность мужчины, говоря ему о другом.
— А она не сердится на меня за то, что я запоздал с визитом ей? — спросил граф, не замечая ее кокетливого намека.
— Нисколько, — отвечала Жюльетта и, принимая равнодушный вид, продолжала: — Я обедала там с кем-то, кого вы очень недолюбливаете.
— Но кто же это? — наконец спросил де Пуаян.
— Казаль, — ответила она, глядя на графа и стараясь уловить на его лице впечатление, произведенное этим именем бывшего любовника г-жи де Корсьё.
— Откуда у г-жи де Кандаль такие знакомые? — сказал де Пуаян с убежденностью, рассмешившей и вместе с тем рассердившей Жюльетту.
Она улыбнулась, так как услышала ту самую фразу, о которой говорила своей подруге. А рассердилась потому, что это презрение являлось самой жестокой критикой того впечатления, которое производил на нее Казаль.
— Вероятно, это ей муж его навязывает, — настаивал граф, — де Кандаль и Казаль составляют вместе достойную пару. Хорошо еще то, что последний своею жизнью bookmaker'a и кутилы не позорит одну из лучших исторических фамилий Франции.
— Но уверяю вас, — прервала его Жюльетта, — я очень приятно с ним говорила.
— О чем? — спросил де Пуаян. — Вероятно, он очень изменился, если вы смогли добиться от него какого-нибудь другого разговора, чем об игорном доме или конюшне. Да! Мне пришлось наслушаться у де Корсьё и его разговоров, и речей его четырех товарищей, которых бедная Полина приглашала в надежде его удержать…
— А она его очень любила? — спросила Жюльетта.
— Безумно, — ответил граф с особой горечью, в которой чувствовалось суровое отношение к изменам со стороны человека, которого когда-то обманула жена. — И для меня страсть такого прелестного создания к этому фату оставалась всегда грустной загадкой. Надо было видеть, какую скуку вызывала в нем эта любовь!.. А муж — умен, образован и оригинален. Он обожал и продолжает обожать Полину. Я перестал бывать у них в доме из-за того, что там приходилось видеть. Я слишком страдал за Корсьё и за нее… Несчастная! Как она поплатилась! Говорят, что Казаль был с нею ужасно жесток…
— Несмотря на это, он говорил о ней сегодня с большим тактом, — сказала г-жа де Тильер.
— Он даже не должен был произносить ее имя, — ответил граф.
Наступило молчание. Молодая женщина раскаивалась, что упомянула о своем вечернем соседе. Поиграв ревностью де Пуаяна, она испугалась, что возбудила ее. Обладая глубокой и нежной душой, она сейчас же раскаялась, что огорчила того, кого, как ей казалось, любила истинной любовью. На самом же деле в ней оставались лишь привычка к нему и чувство дружбы. Она ошиблась также и относительно чувств де Пуаяна, слишком благородного для подозрений, несмотря даже на горький опыт своего брака.
В том, как Жюльетта только что говорила с ним о Казале, он усмотрел лишь, что она могла выезжать в свет и приятно проводить там время без него. Это казалось ему вполне невинным, и он упрекал себя за страдание, которое испытывал; он считал его эгоизмом и несправедливостью. Но — увы! — логика сердца не считается ни с нашим великодушием, ни с нашими софизмами; она ясно говорила ему, что возрастающий интерес Жюльетты к выездам и новым знакомствам служил показателем того, что он один не мог уже составить всего ее счастья.
Часы пробили двенадцать.
— Итак, — сказал он, вздыхая, — мне пора с вами проститься. Когда же я вас опять увижу?
— Когда хотите, — ответила Жюльетта. — Не пообедаете ли вы у нас завтра с моей матерью и кузиной де Нансэ?
— Отлично, — сказал он. — Знаете ли вы, что, может быть, завтра или послезавтра мне придется расстаться с вами на четыре или пять недель? — прибавил он взволнованным голосом.
— Нет, — ответила она. — Вы мне об этом не говорили.
— На этих днях должны состояться выборы в Общий Совет, и мое присутствие там необходимо.
— Вечно эта проклятая политика, — сказала Жюльетта, улыбаясь.
Он опять взглянул на нее глазами, в которых она не прочла, — не хотела прочесть, — просьбу, которую губы этого страстного человека не могли произнести.
— Прощайте, — повторил он еще более взволнованным голосом.
— До завтра, — сказала она, — в без четверти семь. Приходите немного раньше.
Когда дверь за ним закрылась, она долго сидела одна, опершись на тот самый камин, в зеркале которого еще так недавно отражался образ де Пуаяна. Почему же опять перед ней скользнуло воспоминание о Раймонде Казале, и на какие мысли ответила она себе, когда перед тем, как позвонить горничную, громко сказала: «Неужели я больше не люблю де Пуаяна?»
