Калли замолчала, как всегда, когда он упоминал о своей скорой кончине. Возможно, застыдившись того, что дразнила умирающего.
Рен обернулся, жалея о своей откровенности.
Она вовсе не выглядела смущенной. Скорее озадаченной, раздраженной, досадующей и, главное, — восхитительной. Он все еще чувствовал тяжесть ее грудей в ладонях. И сжал кулаки, чтобы сохранить приятное ощущение.
Но больше всего она казалась раздраженной.
Портер насторожился, увидев в ее глазах блеск, напомнивший о весьма обязательной и строгой гувернантке, которая воспитывала его в детстве. Поэтому немедленно попытался умилостивить ее.
— Родители слишком рано умерли. Тогда мне было восемнадцать лет. Всего за один год: мама умерла от инфлюэнцы, а отец, полагаю, просто не смог жить без нее.
Рен не любил вспоминать о том, как уходил от него отец. Его взгляд был всегда обращен к небесам, словно собственного сына ему было недостаточно, чтобы удержаться на земле.
«Разве ты не хочешь остаться, чтобы посмотреть, каким я стану, папа?»
Теперь он находил утешение в том, что никого из семьи не осталось. Некому видеть, во что превратился Рен. Никого, кроме дальнего родственника Генри.
Но Калли отказывалась сочувствовать мужу. С человеком многое может случиться, но…
— Возможно, вам нравится жить в пыльной, сырой могиле, но мне нравится запах лимонной полировки и ростбифа из духовки.
— Ты достаточно скоро вернешься к другой жизни.
Похоже, ему все равно. Как можно с таким безразличием бродить по комнатам, поднимая облака многолетней пыли?!
«Но он этой пыли не видит. Не видит ничего, кроме собственных кошмаров, какими бы они ни были. Он не видит меня».
О, смотрите! Теперь ее руки сложены на груди, а мыском туфли она нетерпеливо постукивает по полу! Лизандр еще до войны, когда был способен шутить, назвал это «мыском рока».
Но бедный, ничего не подозревающий мистер Портер проигнорировал дурное знамение. И продолжал оставаться несносным. Калли почти пожалела мужа. Почти.
— Уверены, что не передумаете? Всего лишь кухарка… и несколько горничных, конечно. Прачка. Возможно, конюх. Экономка, чтобы всем этим управлять. И неплохо бы что-то сделать с садом и огородом…
Он повернулся и уставился на нее из глубин капюшона. Она не видела глаз, но все равно отвечала яростным взглядом. Его глаза где-то там. Насколько она далека от него?
— Нет.
Постукивание участилось.
— Я вас не слышу. Должно быть, этот капюшон заглушает слова. Повторите, пожалуйста!
Он медленно пошел вперед, пока не навис над ней, так, что она ощущала его тепло. Несмотря на участившийся пульс, она старалась смотреть ему в «глаза».
Все Уортингтоны — люди отважные.
Но ее решительность получила мощный удар, когда он наклонился ближе.
— Нет, — четко произнес мистер Портер.
Это всего лишь шепот, хриплый и зловещий. Но он колоколом прозвенел в голове Калли! Ее сердце сбилось с ритма, колени ослабли, и со зрением стало твориться что-то неладное.
Она втянула в себя воздух и продолжила:
— Вы хотели сказать «да»? Разрешить мне нанять слуг, прямо сегодня? Собственно говоря, именно сегодня я хотела обдумать, как вести дом, но если вы настаиваете…
— Каллиопа…
От звуков ее имени, произнесенных почти нежно, можно было растаять и забыть обо всем.
Она задыхалась, но старалась взять себя в руки.
— Каллиопа, как вам известно, была музой эпической поэзии. — Можно подумать, миру это интересно!
Она снова несет чушь. Все лучше, чем лишиться чувств в его объятиях… лучше для ее гордости. Она пыталась не думать о его объятиях. Желание чертовски дурно действовало на гордость!
— Я предпочла бы, чтобы меня назвали в честь покровительницы музыки или танца, хотя Терпсихора — ужасно сложное имя.
Он поднял голову и долго смотрел на нее.
— Ты когда-нибудь прекратишь болтать? — прошептал он, кладя ладонь ей на щеку и обводя большим пальцем губы. Его прикосновение огнем опалило ее и без того обостренные чувства.
Калли ничего не могла с собой поделать. Облизнув пересохшие губы, она коснулась кончика его большого пальца. Рен застыл, словно был высечен из арктического льда. Рукой чуть сжал ее лицо. Не сильно, но настойчиво.
— Почему ты не отстраняешься от меня? — спросил он.
Настойчивый шепот вовсе не означал намерения ее запугать. Калли вспомнила о минуте, когда впервые увидела его изуродованное лицо.
Лицо бога, которое теперь походило на лицо демона. Что еще было покалечено? Когда он получил эти шрамы? Где? Как?
Прежде чем она задаст свои вопросы, нужно ему ответить.
— Почему я должна вас бояться? Вы не были бесчеловечны ко мне.
Рен уставился на нее непонимающе, словно она говорила на чужом языке, с чужим человеком. И поначалу никак не мог понять смысла ее слов.
И все же он не поверил услышанному. Не был бесчеловечен к ней?
— У тебя странное понятие о доброте.
Калли вскинула подбородок.
— Я не сказала, что вы были добры. Только что вы не были со мной бесчеловечны. Не считаете, что это разные вещи?
«Не был бесчеловечен…»
Рен решил, что может согласиться, поскольку это было куда предпочтительнее тому, как большинство людей его характеризовали. Эти слова заставляли его чувствовать себя… мужчиной.
— Что же можно сказать о тебе, разговорчивая муза? Ты добра?
Калли медленно взмахнула длинными янтарными ресницами. Рен на мгновение засмотрелся, любуясь ее зелеными глазами. Они сияли совсем как драгоценный камень, однажды найденный им во время путешествия. Он и сейчас валяется где-то в доме. Рен хотел его отшлифовать и оправить, но теперь вряд ли соберется. Кажется, этот камень именуют яшмой.
— Я человек ответственный, — заявила она, чуть нахмурив светло-каштановые брови. — По крайней мере забочусь о семье, оберегаю родных от бед и несчастий… и это, по большей части, мне удается.
Лицо Каллиопы мгновенно приняло трагический вид.
— Не знаю, добра ли я. Пытаюсь быть хорошей и обязательной и никогда никому не причинила зла. Но это не одно и то же, верно? Всего лишь означает, что я не бываю недоброй…
Она выглядела ужасно расстроенной: богиня печали.
Он громко рассмеялся, хотя не следовало бы, видя ее мучения. Рен посчитал ее выражение о человечности чем-то вроде комплимента. А девушка ведет себя так, словно только сейчас обнаружила в себе задатки неисправимого убийцы!
Он снова сжал ее лицо, уже обеими руками, по-прежнему гадая, почему ей не отвратительны его прикосновения.
— Миссис Портер, за последние два дня вы спасли родителей от гибели в пучине, меня — от верной пули, а брата — от петли. В свободное время вы испекли мне кексы. По-моему, отныне вы должны считать себя человеком добрым.
