Но не меньшее удивление выражало сейчас его лицо.
Он словно прирос к полу, не мог ступить и шага.
Увидев ее впервые при лунном свете, он удивился странному сочетанию силы и хрупкости, в котором таилась неизъяснимая прелесть. Но сейчас...
Сейчас, в тусклом подрагивающем мерцании свечей, она являла собою поистине жалкое зрелище. Бледная, измученная, со спутанными, слипшимися волосами, с бескровными губами и размазанными по щекам слезами, она походила скорее на беспризорного оборвыша.
Однако ее прямо выдвинутый подбородок безошибочно говорил о том, что она готова встретить любую опасность. А глаза...
Его поразили ее глаза. Прекрасные и бездонные, они смотрели на него из-под черных как смоль ресниц, пленяя и притягивая. И они светились умом. Никогда в жизни он не видел подобных глаз.
Но в самой глубине их таился страх. И страх этот тяжким грузом лег ему на сердце. Он почувствовал, как в нем пробуждается...
Нет! Черта с два!
Он отвернулся, прошел к кровати и, злясь на себя за симпатию, неожиданно пробудившуюся в душе, швырнул узелок с вещами. Эта женщина не заслуживает ни нежности, ни симпатии, она не заслуживает никаких добрых чувств. Она его пленница, враг.
Пусть она пребывает в блаженном неведении, но он-то не должен забывать об этом.
– Мужмакс, – позвала она.
Он не ответил. Не позволил себе обернуться. Не позволил нелепому чувству одержать верх над логикой. Он ненавидит Мари Николь ле Бон. Ненавидит. Возненавидел ее задолго до встречи с ней. Она повинна в гибели ста с лишним его соотечественников. Повинна в страданиях его ослепшего брата. Она заслуживает ненависти.
– Мужмакс, это ничего... что... я зажгла свечи? – спросила она, не дождавшись его ответа. – Я... так не люблю оставаться в темноте. Знаешь, там... откуда ты забрал меня...
Ее голос дрогнул и умолк. Но он понял, о чем она думала.
По телу его прошла дрожь, когда он вспомнил стоны и крики, гулко прокатывавшиеся по коридорам лечебницы. Он слушал их всего только час, но знал, что преследовать его они будут вечно. Знал, что его ночные кошмары будут озвучены этими криками. А она лежала там одна и слушала их день за днем, ночь за ночью, три долгих недели...
Хватит, остановил он себя. Хватит думать о ее страданиях. Вспомни лучше о страданиях и смерти, которые она навлекла на других. И сделала она это в жажде наживы.
– Мужмакс, – прошептала она.
– Бог с ними со свечами, – бросил он и, стряхнув с себя оцепенение, принялся развязывать узел. – Нам нужно уезжать. Немедленно. И перестань называть меня мужмакс Зови меня просто Макс. – Он метнул на нее сердитый взгляд и медленно и раздраженно повторил по буквам. – М-А-К-С.
– Извини... Макс. Казалось, она вот-вот заплачет. У него сжалось сердце.
Он отвел глаза. О Господи! Ну что ему делать? Уж лучше стоять перед десятком ощетинившихся мушкетами французских солдат, чем видеть слезы в этих огромных карих глазах.
Черт! Интересно, что они думали, посылая его сюда? Как ему быть со всем этим? Как может он изображать любящего мужа, зная, что эта женщина повинна в мучениях Джулиана? Особенно, если его чувства к ней так стремительно...
Теплеют.
Он медленно выдохнул и нервно провел пятерней по волосам, вспомнив, что сказали ему Вульф с Флемингом перед его отъездом.
Постарайтесь не причинять ей вреда, д'Авенант. Она наша последняя надежда.
Итак, придется ему играть свою роль и играть ее по возможности более убедительно.
– Дорогая, прости меня, – произнес он как можно более спокойно, разворачивая украденные из кухни платье и баш маки, которые видел прежде на здешней служанке. – Я не хотел обидеть тебя. Просто я беспокоюсь, как бы ты опять не попала в беду. – Он шагнул к ней и, словно предлагая ей мир, протянул одежду. – Вот, надень. Нам пора выезжать. В конюшне нас ждет лошадь. Я принес еды, так что в дороге мы перекусим.
С робкой улыбкой она взяла одежду.
– А далеко нам ехать?
Она развязала на шее плащ, и он упал с ее плеч.
На секунду у Макса перехватило дыхание и пересохло во рту, когда она предстала перед ним в одной рубашке, казавшейся совсем прозрачной. Стройное тело, которое уже познали его руки, открылось его взору.
– Да, – с трудом произнес он. – То есть... нет. Не очень. Мы едем не домой. Пока. Заедем сначала в одно место. Ненадолго.
Бормочет что-то невразумительное. Как круглый идиот. Какой дьявол попутал его?
– В какое место? – с любопытством спросила она, наклоняясь, чтобы поставить туфли на пол.
– Ну... как тебе сказать... Это... – Макс отвернулся и прошел к кровати, стараясь не слушать тихих шорохов за спиной, не думать о нежной коже, просвечивавшей сквозь тонкий холст. Она уже сняла сорочку и сейчас облачалась в платье. – Мне многое нужно объяснить тебе. Но у нас нет времени.
– Объяснить? Что именно?
– Не сейчас, Мари. Не сейчас. Одевайся и поедем. Я...
– А зачем тебе пистоль? – вдруг спросила она. Голос ее прозвучал глухо и напряженно.
Макс резко повернулся и увидел, что взгляд ее прикован к выглядывавшей из его правого сапога рукояти дуэльной пистоли.
Она пятилась от него, прижимая к груди туфли, словно они могли защитить ее.
– Я... помню... Это пистоль, – дрожащим, прерывающимся голосом проговорила она.
– Мари, успокойся, – как можно более ласково сказал Макс. Он оставался стоять на месте, прикидывая в уме рас стояние, отделявшее его от нее и от двери, на случай если она вдруг вздумает бежать, и молился, чтобы до этого не дошло. – Я не собираюсь причинять тебе вреда. Оружие мне нужно, чтобы защитить тебя. Но я использую его только в случае крайней необходимости.
Это была правда.
– От кого... защитить? – вжавшись в стену, жалобно спросила она.
Максу не хотелось вдаваться сейчас в объяснения, но достаточно было одного взгляда на нее, чтобы понять, что она вот-вот бросится бежать. Удержать ее смогло бы лишь доверие к нему. Или прочный канат. К помощи последнего ему прибегать не хотелось – это никак не входило в его планы.
Он должен сделать так, чтобы она повиновалась ему и сотрудничала с ним.
– От людей, которые хотели разлучить нас, – медленно проговорил он и с самым непринужденным видом сел на кровать. – Ты правда не помнишь их?
Она настороженно покачала головой. И тогда он начал свой рассказ. Тот самый, который он сочинил вместе с Вульфом и Флемингом.
– Эти люди начали преследовать нас несколько месяцев назад...
– Нас?
– Да, нас. Тебя и меня. Ты же моя жена. Мы женаты уже два года.
– Что такое мояжена? И что значит женаты?
Макс стиснул зубы, злясь, что приходится говорить медленно и объяснять элементарнейшие вещи. Доверие доверием, но надо как можно скорее убираться отсюда.
