– Лучше. – Наконец она потянула импровизированную ширму вниз.
В глазах и складке губ таилось легкое беспокойство, но в сухой рубашке и пиджаке Пиппа уже выглядела намного лучше: бодрой, здоровой, даже соблазнительной – как будто приняла холодный душ под водопадом, насухо вытерлась полотенцем и постояла перед огнем. Как же это невозможно очаровательно, что она выглядит так хорошо, когда сидит на сыром сиденье во все еще мокрых насквозь панталонах.
– Ох, как здорово снова почувствовать свою верхнюю половину в тепле, – проговорила она, но при этом зубы ее стучали как молоточки.
Грегори спрятал свою озабоченность за твердым взглядом.
– Давай сделаем то же самое и с нижней половиной. Я сниму с тебя сапоги.
– Я могу сама.
– Позволь мне, – сказал Грегори. – А пока я буду их стаскивать, почему бы тебе не укутаться в плед?
– Ладно, – отозвалась она немного нервозно.
Он взялся за одну тонкую икру, стараясь не думать о том, какая она изящная, и сапог стащился с громким чавкающим звуком, за которым последовала длинная струйка воды.
– Прямо целое наводнение, – пробормотала Пиппа.
Когда их взгляды встретились, Грегори обрадовался, что ее глаза весело поблескивают. Это послало приток тепла куда-то в область сердца – весьма нежелательный приток.
– Вторую, – напомнил Грегори, как будто Пиппа была ослушавшимся солдатом, и искорки погасли.
Это хорошо. Ни к чему им это дружеское общение, когда он держит ее ногу. Если Грегори пойдет по этому пути, тот приведет его в такое запретное место, о котором он даже думать не должен. По существу, Грегори был так раздражен на себя, когда взялся за ее сапог, что дернул слишком резко, и ее пальцы зацепились за его ногу.
– Извини, – прошептала Пиппа.
Грегори бросил на нее взгляд, полный неодобрения, и попробовал удовлетвориться тем, что из второго сапога не вытекло воды.
– Остальное я сама сделаю, – предложила Пиппа.
– Давай я стащу чулки, – сказал Грегори. – А ты откинься назад – желательно подальше – и грейся.
В этот раз она не возражала, и ее щеки вспыхнули, когда он начал стаскивать с нее мокрый чулок. Грегори приходилось стараться изо всех сил, чтобы выполнять свою задачу совершенно бесстрастно, без малейшего намека на интимность. Лодыжка ее была великолепна, здорового бледно-розоватого цвета, но вот стопы, когда обнажились, оказались слегка посиневшими.
Он стал энергично растирать их руками, и Пиппа захихикала.
Он приостановился.
– Щекотно?
Она прижала ко рту кончик ногтя большого пальца.
– Да.
Пальцы ног все еще не были такого цвета, как им полагается, поэтому Грегори поднял обе ее ноги и приложил ступнями к своей рубашке, а сверху обернул полами сюртука.
– Что ты делаешь? – пискнула она.
Грегори дернул плечом.
– Просто согреваю их. – Он поднял глаза на крышу кареты, немного посвистел, потом секунд тридцать поглазел в окно.
– Тебе, должно быть, неудобно, – пробормотала Пиппа все еще с легким беспокойством в голосе.
– Да, это как два куска льда у меня на груди, но они мало-помалу согреваются, так ведь?
– Да, – прошептала она. – Но тебе не обязательно это делать, правда, совсем не обязательно…
С каждой минутой такое положение становилось все приятнее, все уютнее, особенно когда она поглубже зарылась пальцами в ткань рубашки, непроизвольно массируя его соски. Проказница. Пиппа даже не представляла себе, как эти два куска льда быстро превращаются в орудия пытки совсем иного рода.
– Я выдержу, – ответил Грегори, не сводя глаз с одинокого скалистого утеса на дальнем краю вересковой пустоши.
– Мне бы следовало пожалеть тебя, я знаю, но это такой рай, – воскликнула Пиппа. – Гораздо лучше, чем теплый кирпич.
Грегори повернулся и увидел, что у нее на лице отражается истинное блаженство. Если она считает это раем, то как же мало знает она о мужчинах и женщинах и о том, что происходит между ними.
Откинувшаяся на сиденье, совершенно расслабленная, с обрамляющими лицо мокрыми кудряшками, может, она и говорила с чистой и искренней непосредственностью ангела, но начинала выглядеть слишком женственно и соблазнительно.
– Ну что ж. Вот они и согрелись. – Грегори распахнул полы сюртука по совершенно эгоистичным причинам. Ему необходимо избавиться от нее, и чем скорее, тем лучше. Леди Пиппа Харрингтон и не подозревает, насколько она опасна. Куда опаснее, чем он.
И словно в доказательство этого она убрала ноги с его груди только с большущей неохотой и долгим женским вздохом.
– А теперь, – Грегори снова полез под сиденье и сделал большой глоток отцовского виски, чтобы притушить огонь, бушующий в паху, – ты переоденешь панталоны.
– Нет, – твердо заявила Пиппа. Всему есть предел, и эту грань она переходить не намерена.
– Но ты должна.
Никогда прежде она не видела Грегори таким. Что с ним? Может, его лихорадит? Или что-то болит? На сонного он определенно не похож. Он выглядит так, словно кто-то дал ему ведьминого зелья, от которого он либо уснет, либо сделается очень нехорошим. Порочным.
– Даже не думай об этом, – предупредила она, хоть при воспоминании об их поцелуе в саду сердце и забилось быстрее.
– О чем? – Грегори внезапно вновь стал выглядеть совершенно нормальным.
– Мы закончили с переодеванием. – Пиппа произнесла это четко и ясно, чтобы напомнить себе, что она решительная, волевая и никто не помешает ей поехать в Париж, особенно Грегори.
Он покачал головой:
– Тебе надо переодеться полностью.
– Я не могу. Я… я правда не могу снять эти панталоны, так что, пожалуйста, не проси.
Он довольно долго смотрел на нее, потом на его лице промелькнуло понимание, которое исчезло так быстро, что могло просто показаться Пиппе.
– Понимаю, – пробормотал он. – Если мы обернем твои ноги одеялом, это должно помочь тебе согреться.
И тут до нее дошло. Он подумал… он подумал, что у нее месячные! Откуда ему вообще о них известно? Да, наверное, неженатые мужчины знают, но как они узнают? Ей никто ничего не рассказывал, даже мама. Она сказала Пиппе, что, когда она станет старше, ее каждый месяц будет навещать особая фея, и было ужасным разочарованием узнать, что это за фея.
– Это не то, что ты думаешь, – выпалила Пиппа.
– Я ничего не думаю. – Лицо его было безмятежным. Лицо истинного джентльмена.
– Нет, думаешь! Но ты ошибаешься. На самом деле… – Она жаждала признаться; все лучше, чем то ужасно смущающее предположение, которое он сделал. – На мне нет подштанников. Мы в деревне не носим их. Вы, городские, возможно… я слышала, они в моде, но к чему лишняя стирка?
