К концу своей речи он перешел почти на шепот, подавленный тяжестью печали, которая все еще угнетала его.
– Мне не нужно все это, – вырвалось у Георгины. – Я просто хочу быть здесь!
Гордон Финдли посмотрел на дочь долгим взглядом. По его лицу, словно высеченному из камня, прошла первая трещина, потом разломы, причиняющие ему боль.
– Ты невероятно похожа на свою мать, – хрипло прошептал он.
Ты дитя тропиков, моя шу-шу. Как и я.
Слезы покатились по щекам Георгины:
– Мне ее тоже до сих пор не хватает.
– Да, – глухо сказал он. Взгляд его блуждал, словно его вспугнули, удивленно и почти виновато, и он отвернулся. – Да.
4
Киль с шипением разрезал волны.
В тени палубного тента Георгина щурилась на море цвета бирюзы и индиго и то и дело убирала ото рта пряди волос, которые ветер задувал ей в лицо.
Бунгало, теснящиеся вдоль Бич-роуд, давно остались позади. И Истана, дворец султана Джохора, великолепная двухэтажная вилла посреди обширных садов, и арабо-малайский квартал Кампонг Глам с его небольшим коммерческим портом. Кроме отдельных поселений с простыми деревянными хижинами, крытыми пальмовыми листьями и построенными на сваях наполовину в воде, к морскому берегу уже ничто не пробивалось, только джунгли. Высокий вал из зелени, бьющий через край в своей насыщенности, в своем естестве. Эта поездка была как путешествие в прошлое, назад к истокам острова.
Георгина повернула голову.
– Ты мне не откроешь наконец, куда мы плывем?
Рахарио, по-прежнему неотрывно глядя вдаль, улыбнулся:
– Только когда приплывем.
Он управлял кораблем без напряжения, но чутко. Иногда он поднимал руку, когда его путь пересекала пераху или когда они проплывали мимо флотилии мелких рыбацких лодок, и отвечал на приветствие своеобразным прищелкиванием языка местных народов.
То, как легко, чуть ли не по-кошачьи он двигался по палубе, как естественно управлялся с веревками и парусом, как он дышал – все это выдавало, насколько он был в море у себя дома. Как будто его тело и тело корабля были единым целым, оба стройные, оба ловкие; полированная древесина почти того же цвета, что и его кожа.
Корабль был меньше, чем китайская джонка, но больше, чем Георгина ожидала, с просторным трюмом и койкой, в спартанской пустоте хранивший беспорядок простой жизни: пара рубашек и штанов, железные кастрюли и миски из обожженной глины, лампа. Он был больше пераху, которые Георгина видела еще с берега; пожалуй, такой же величины, как корабли малайцев-буги, и – со своим длинным бушпритом – похожий на рыбу-меч.
– Почему у твоего корабля нет имени?
Его брови поднялись:
– А надо, чтоб было?
– Конечно, надо! Утренняя звезда… Или что-нибудь связанное с морем. Нептун, Тритон… Имя города или реки. Или женское имя! Многие корабли носят женские имена. Мэри Энн, или Эмма, или…
– …или Нилам? – Один уголок его рта приподнялся в улыбке.
Георгина покраснела и опустила взгляд на книги, лежащие у нее на коленях. Рахарио отдал их ей только что. Не те две, которых она недосчиталась в то утро, когда он исчез; приходя в павильон, он всегда приносил книги, которые взял перед этим, а взамен брал другие.
Георгина нежно поглаживала трещины и заломы в переплете, расслоенный, растрепанный обрез. Она представила себе, как эти книги сопровождали Рахарио в его странствиях через островной мир Нусантары, в часы досуга здесь, на палубе, или, может быть, в свете лампы тихими ночами, когда он становился на якорь в какой-нибудь бухте.
И ей хотелось, чтобы его мысли тогда обращались к маленькой девочке, какой она была когда-то.
Он не мог на нее наглядеться в те мгновения, когда она была погружена в свои мысли и не знала, что за ней наблюдают; возможно, она не подозревала, что каждое движение ее души отражается на ее лице, как игра солнца и облаков отражается на волнах.
Он вновь и вновь скользил взглядом по ее четкому профилю и всякий раз застревал во взмахе ее густых ресниц, мечась между страхом и надеждой, что в следующий момент она поднимет взор и поймает его за тем, что он ее разглядывает. Под ее тихой повадкой, казалось, всегда тлела буря, готовая разразиться в любой момент, и, подобно тропическому острову, который на вершине зноя лакает избавительную грозу, он не мог дождаться, когда же попадет в эту бурю.
И до сих пор он так и не мог раскусить, что же это за странная девушка – Нилам.
Та, что бегала босой, в поношенном саронге и кебайе, в то время как дом неподалеку от зарослей всем своим видом говорил о богатстве и могуществе. Девочка, о которой тогда, как и сегодня, кажется, никто не вспоминал, и она убегала, чтобы дни напролет проводить в потаенном уголке сада.
Его охватывала ярость, когда он думал о ее отце, об этом господине, ни облика, ни имени которого он не знал. Этот оранг-путих, которому его дочь была настолько безразлична, что он предоставил ее самой себе – расти как дикой траве, случайно взошедшей на свободном песке, не зная ни роду, ни племени своего.
От нее исходило что-то бесконечно печальное, особенно когда она говорила о своей матери, давно умершей. Что-то болезненно сиротское, о чем он не смел ее расспрашивать, чтобы не расшевелить эту старую боль. Неудивительно, что она была окружена как будто мрачной тенью, глаза ее иногда казались глазами раненого существа, рана которого не перестала кровоточить.
Она подняла голову и поймала его взгляд, но снова опустила глаза, как будто это ее застигли, а не наоборот. Но потом взглянула снова – глаза ее вспыхнули, озарив все лицо, и от этого у него подломились колени.
Едва заметная смена ритма волн привела его в чувство.
– Мы приплыли, – сказал он тихо и с дрожью.
Он повернул корабль к берегу, бросил якорь и ослабил паруса. Георгина отложила книги и, глядя на него, встала.
– Ты всегда все делаешь один на своем корабле?
– Иногда я нанимаю двоих-троих мужчин, – сказал он, спуская на воду шлюпку. – Таких же оранг-лаут, как я. Они делают подсобную работу и охраняют корабль, когда я ухожу на сушу. – Он спустился вниз по веревочной лестнице.
– Но не сегодня, – прошептала Георгина через релинг, только сейчас сообразив, что они здесь совершенно одни. Она доверяла ему слепо.
– Нет, – он серьезно смотрел на нее, протягивая ей руку, – сегодня нет.
Корабль стоял на якоре в узком проливе; там, где побережье Сингапура вытягивалось к Малаккскому полуострову, а между ними на солнце поблескивали мелкие островки, словно осколки зеленого стекла. Дымка размывала контуры холма и могучих мангровых растений, которые забрасывали в море свою сеть из воздушных корней, создавая под свисающими ветвями тенистые гроты.
Тайное, засекреченное место. Храм водного божества. Хранилище зарытых сокровищ. Приют для пиратов.
– Пулау Серангун, – объявил Рахарио, взглянув через плечо и сильными, размеренными гребками весел проводя шлюпку по светло-бирюзовой воде. – Остров Серангун.
Название, такое же райское, как и густо поросший островок, к которому они подплывали. Оно несло в себе светящуюся синеву воды и неба и зелень джунглей.
– Серангун. – Георгина распробовала на языке эти мягкие звуки. – Лучшего имени для корабля и не придумаешь.
Рахарио молчал, но она видела по нему, что ее предложение ему понравилось. Киль заскребся по дну; Рахарио выпрыгнул из лодки, чтобы вытянуть ее на берег, и Георгина тоже выпрыгнула. Быстрым движением он стянул рубашку через голову и бросил ее в лодку.
– А теперь будешь учиться плавать!
Он схватил ее за руку и побежал так быстро, что она, смеясь, то бежала рядом с ним, то спотыкалась, едва не падая в водяные брызги.
* * *
Рахарио оказался хорошим наставником.
Поначалу Георгине казалось, что вода слишком зыбкая, чтобы удержать ее тело, оно ей представлялось твердой скалой, которая камнем пойдет на дно. Но постепенно она все-таки доверилась водной стихии. И вскоре совершенно естественно отдалась воде, двигалась в ней и плескалась, хотя и чувствовала себя неуклюжей и тяжеловесной рядом с Рахарио, который плавать умел еще до того, как научился ходить.
