— Для них я все еще ребенок, даже для отца, а когда я спорю, то оказываюсь эгоистом, беспечным человеком или даже дураком; я не вызываю у них доверия.
— При жизни мамы со мной было то же самое. Наши матери очень похожи. Может, поэтому нас так тянет друг к другу?
— О боже! Надеюсь, нет, — ответил он.
После нашей помолвки наше проживание у Кенли подверглось пересмотру. Я по-прежнему могла жить в своей комнате, а Эрнеста попросили на время моего пребывания переселиться к другим знакомым.
— Что на Кенли нашло? — злился Эрнест, передавая мне эти новости. — Вряд ли он сам белый и пушистый, как свежевыпавший снежок.
— Он заботится не о своей репутации, а о моей, — сказала я. — Очень галантно с его стороны.
— Новая головная боль. Я хочу видеть тебя сразу, как только ты утром откроешь глаза. Неужели я многого прошу?
— Это ненадолго. Как только мы поженимся, ты сможешь видеть меня, когда пожелаешь.
— Приятно слышать. — Он рассмеялся.
— Очень приятно.
Ни для кого не было секретом, что я девственница. Если не считать нескольких пылких поцелуев от поклонников, мой опыт в любви был невелик. Эрнест же любил намекать, что знал многих женщин. Я допускала, что у него была близость с Агнес в Италии — в конце концов, они собирались пожениться, об остальных я старалась не думать. Все это заставляло меня трепетать и задаваться вопросом, соответствую ли я его требованиям, но потом, отбросив сомнения, я сосредоточилась на том, что физическая любовь поможет мне лучше его узнать: между нами не будет ни преград, ни барьеров. Не важно, что я неопытна. Он почувствует, что я люблю его всего — без остатка. Не может не почувствовать.
Казалось, Эрнест приготовился терпеливо ждать брачной ночи и никак не торопил события, но вечером после нашего визита в Оук-Парк, поцеловав меня на ночь, он сказал, что сегодня не поедет к Дону Райту, а устроится на свежем воздухе.
— То есть как?
— Пойдем покажу.
Я поднялась за ним по пожарной лестнице на крышу, не сомневаясь, что впереди меня ждет жуткий холод — все-таки март, настоящая весна придет в Чикаго через несколько недель, — но Эрнест нашел на крыше укромный, защищенный от ветра уголок, набросал туда одеял и простыни, и там стало даже уютно.
— У тебя здесь свой мирок.
— Этого я и добивался. Хочешь вина? — Он залез в свое логово и вытащил оттуда закупоренную бутылку и чашку.
— Что еще ты припрятал на черный день?
— Посмотри сама. — Голос его звучал легко и игриво, но когда я легла рядом с ним на одеяло и он накинул на мои плечи плед, я почувствовала, как у него дрожат руки.
— Ты нервничаешь, — сказала я.
— Сам не знаю почему.
— У тебя ведь было много девушек?
— Ни одна из них не похожа на тебя.
— Отлично сказано.
Мы забрались под одеяла и долго целовались, укрывшись, словно в теплом коконе, от остального мира. И вдруг я — за мгновение до того еще не думая, что сделаю, — стянула с себя жакет и блузку и прижалась к нему, не обращая внимания на колючий свитер и на то, что он отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть меня.
Я не чувствовала робость и незащищенность — те чувства, которые, как мне казалось раньше, должны испытывать в подобных ситуациях неопытные девушки. У него были нежные руки. Они ласкали мои груди, и меня удивила сила возбуждения от его прикосновений, током пронзившая мое тело. Я непроизвольно изогнулась, и после этого все стремительно завертелось — мои руки жадно искали его, он целовал мои глаза, шею, все подряд. Ощущения были новыми, но естественными и правильными, даже когда я испытала боль.
Когда я была подростком, мать опубликовала статью в «Нью рипаблик», где писала, что замужняя женщина, получающая удовольствие от секса, не лучше проститутки. Только ради получения потомства надо повиноваться мужу, но высшее назначение женщины — абсолютное, полное блаженства воздержание от половой близости. Я не знала, как относиться к сексу и чего ожидать от него, кроме неудобства. Повзрослев и став любознательней, я ознакомилась с отрывками из «Психологии секса» Хэвлока Эллиса в «Литерери дайджест» Роланда, откуда извлекла много полезной информации. Однако вещи, вызывавшие особенный интерес, так и остались неизвестными — как соединяются тела и что при этом испытывают вступающие в союз пары. Не знаю, была ли я недоразвитой или просто наивной, но в моем воображении наша первая брачная ночь с Эрнестом начиналась с того, что он переносил меня через утопающий в цветах порог, а белое платье само собой падало на пол. Затем после какой-то нежной, но неопределенной возни я становилась женщиной.
На крыше все покровы упали, и когда не осталось никаких призрачных иллюзий, меня удивила сила моего желания — я стремилась принадлежать ему, меня влекло тепло его кожи. Я хотела его, и ничто не могло сдержать мой порыв — ни неуклюжие столкновения наших коленей и локтей на пути друг к другу, ни внезапный резкий толчок, когда он вошел в меня. Когда я полностью ощутила его вес, почувствовала под плечами и бедрами каждую неровность, каждый изгиб крыши, проступившие сквозь одеяла, то испытала мгновения такого чистого, такого огромного счастья, которое никогда не забуду. Казалось, нас так вдавило друг в друга, что его кости вошли в мое тело, и мы мгновенно стали одной плотью.
Потом, откинувшись на одеяла, мы смотрели на яркие звезды, рассыпавшиеся по всему небу.
— У меня такое ощущение, что я твой домашний любимец, — сказал он. Голос его звучал ласково и нежно. — И ты тоже. Ты моя маленькая красивая кошка.
— Ты предполагал, что может быть так? Что именно так все произойдет?
— Если ты со мной, я способен на все, — сказал он. — Думаю, даже могу написать книгу. То есть я хочу ее написать, но ведь она может оказаться глупой или бесполезной.
— Конечно, можешь, и это чудесно. В ней будет твоя молодость, свежесть и сила. Она будет отражением тебя.
— Я хочу, чтобы мои герои были похожи на нас, на людей, которые просто живут и говорят, что думают.
— Мы говорим, что думаем, но ведь это трудно, правда?
— Кенли считает, что мы торопим события. Не понимает, почему я стремлюсь к семейной жизни, когда мне и одному неплохо.
— Это его право.
— Не только его. Хорни боится, что брак помешает моей карьере. Джим Гэмбл уверен, что после свадьбы я перестану и думать об Италии. Кейт с нами не разговаривает.
— Давай не будем о ней. Не сейчас.
— Хорошо, — согласился он. — Я только хочу сказать, что, похоже, никто не понимает: мне это нужно. — Эрнест сел и долго всматривался в мое лицо, и я подумала, что могу раствориться в этом взгляде.
