Но несмотря на грустные обстоятельства этой поездки, в ней имелось и нечто положительное.
У нее будет удобный случай избавиться, хотя бы на короткое время, от бесконечно надоевшей ей компании Уолтера. Тот уже давно вернулся после обучения у епископа Винчестерского. Элис не удивилась этому, потому что с самого начала было ясно, что Уолтер совершенно не подходит для требующей полного самоотречения монашеской жизни. Ее отец, прежде всего солдат, не обученный ни читать, ни писать, с радостью принял Уолтера. Уолтер — брат жены барона, был теперь не просто родственником, которому доверяли, но и искусным писарем. Халберт даровал ему почетное место «грамотея» замка Кенивер. Отец был доволен, Уолтер счастлив. Элис — гораздо меньше. Он был ее другом, преданным и до смешного внимательным. Он был ее настоящей тенью, как когда-то назвал его Дэйр, и после многих лет свободы от его постоянного присутствия она находила его дружбу скорее обузой для себя, нежели наградой. Иногда она чувствовала упреки совести, что ужасно говорить такие вещи. Но отказаться от правды — значит солгать, а солгать, безусловно, более тяжкий грех.
Элис намеренно переключила внимание с Уолтера, чтобы мысленно найти еще какую-нибудь пользу в своей неприятной поездке. Этот визит будет лучшей и, вероятно, единственной возможностью достичь успеха на пути к исполнению данного ею в Уайте обета. Она сощурила зеленые глаза и уже совсем с другим чувством пошла готовиться к отъезду.
Дэйру казалось, что пергамент, разложенный на грубом деревянном столе, жил своей собственной жизнью, — рябило в глазах, когда огонек свечи плясал на его слегка сморщенной поверхности. Не чувствуя зимнего холода высоко в горах графства Уэлш, он уставился на письмо хозяйки замка Уайт — первое в течение долгих лет с тех самых пор, как он был изгнан из его благородных стен. После смерти Уильяма Маршала Дэйр возвратился в Англию вместе с Ричардом. Здесь Ричард унаследовал титул графа Пембрука вместо старшего брата. Теперь такое же событие постигло Дэйра — он стал наследником соседнего графства, но это ни в коей мере не поколебало его обязательств перед Ричардом.
Губы Дэйра искривились в горьком подобии улыбки. У него не было оснований доверять автору письма, и ее заверения, что поместье находится на краю гибели, тоже вызывали сомнения. По закону, он мог быть теперь наследником Уайта, но в этом ему было давно отказано — задолго до того, как его право стало реальностью. К тому же горькая мысль, что он остался единственным сыном, скорее добавляла соли на кровоточащую рану, вызванную смертью Габриэля, и усиливала боль, нежели утешала его радостью обладания наследством. Ричард Маршал, перегнувшись через плечо своего рыцаря, прочел это послание, затем выпрямился в полный рост.
— Похоже, ваш отец слишком удалился от мирских дел, чтобы подобающим образом заботиться о вашем наследстве. — Ричард нашел два оправдания тому, что он так эгоистично продолжал принимать помощь Дэйра в битве против земли Левелин, угрожавшей Уэлшу. Во-первых, у Дэйра не было желания отправляться домой — сама мысль о возможной поездке была ему омерзительна; во-вторых, Левелин угрожала Пембруку, так же как и Уайту. Но теперь…
— Какой смысл ему теперь заботиться о делах замка, когда его любимый сын больше не является наследником? — Слова Дэйра были холодными и ровными, как покрытое снегом поле, но глубоко запрятанная в душе боль снова дала о себе знать. Голубыми холодными глазами он смотрел на безрадостное послание, но не разбирал слов. Сбылось его пророчество о неудаче крестового похода. Но его опасения в недостаточной военной подготовленности Габриэля не оправдались, так как он не доехал до поля битвы. Нет, Габриэль погиб не от меча неверного. Виной этому была чума, уже сразившая многих, она настигла Габриэля прежде, чем легион достиг Тира — порта погрузки. Дэйр редко позволял себе расстраиваться из-за чего-либо настолько, чтобы ему стало больно. Однако бессмысленная смерть его кроткого и наивного брата, случившаяся почти шесть лет назад, полностью выбила его из колеи.
Чуткий человек, Ричард под очевидным безразличием Дэйра сумел разглядеть отчаяние. Какую же ужасную ношу отцы могут возложить на сыновей! Сирил, граф Уайт, из непонятной ненависти поставил на пути Дэйра массу препятствий, а отец Ричарда сделал нечто похожее из любви.
Считая Ричарда болезненным ребенком, а затем хилым подростком, он не хотел, чтобы его младший сын рисковал собой, и запретил ему практиковаться в воинском искусстве, что было принято у знати. До прибытия во Францию Ричард был совсем неискушен в военном деле. Он бесконечно гордился тем, что впоследствии выказал такое мастерство в бою, что удостоился чести стать командующим армией французского короля и всего лишь через год представлял собой серьезную угрозу королю Англии. Ричард знал, что следует вовремя разобраться с сыновними правами и обязанностями. Он уже сделал это, Дэйр должен был это сделать.
— Все равно тебе следует поехать и попытаться исправить ошибки отца.
Ричард, конечно, будет очень сожалеть о потере такого воина — необычайно сильного, доблестного и преданного, и прежде всего — о потере друга. Но, отбросив свои интересы, он понимал, что для Дэйра настало время утвердиться в своих законных правах. Никогда раньше он не советовал Дэйру отстаивать права наследования Уайта, но сейчас необходимо было личное вмешательство наследника.
Огонек свечи заиграл на черных, как вороново крыло, волосах Дэйра, когда тот покачал головой.
— Я никогда не буду принят там, несмотря на эти отчаянные призывы.
— Твоя матушка просит тебя вернуться. — Ричарда было не так просто сбить с толку. Он прекрасно знал, что, несмотря на нелепые слухи и холодную циничную манеру держаться, Дэйр человек чести не меньше, чем он сам. А человек чести не способен пренебречь своими обязанностями по отношению к тем, кто от него зависит — так, как сейчас замок Уайт и все, кто в нем жил, зависели от Дэйра. — Она молит тебя о помощи, и, — в голосе Ричарда послышался мягкий упрек, хотя он спокойно излагал факты. Ричард обошел вокруг стола, чтобы заглянуть в лицо сидящему Дэйру, — если ее просьба касается земель, которые, в конце концов, станут твоими, тебе надо ехать.
Матушка? Ни малейшей дрожи не было на бесстрастном лице Дэйра, ничто не выдало его чувств. Это слово пробудило в нем лишь воспоминания о том, как холодно она всегда поворачивалась к нему спиной, когда он был ребенком, и о том, что она была всего лишь неясной тенью отца, когда он приезжал просить Габриэля отказаться от обреченного на неудачу похода.
