После того, как Фабиана выяснила все, что интересовало ее о происшествии с Софьей и высказала все, что думает по поводу ее безумной прогулки, она предложила Александру чаю и начала расспрашивать о его собственном путешествии и о причинах, побудивших его отправиться в путь.
Фабиана рассказала о том, что они с Софьей путешествуют ради удовольствия и смены обстановки. Что намереваются днями отправиться в Неаполь, а затем в Рим. Тургенев, в свою очередь, поведал, что путешествует вынужденно. Между прочим сообщил, что женат и супруга его тоже теперь в Италии.
— Собственно, — прищурившись, объявила Фабиана, — вы едете за нею, как я поняла вас?
— Да. Боюсь, что жена моя поступила на редкость неразумно, отправившись одна в путешествие.
Александр, конечно же, умолчал о любовных приключениях своей жены. Упоминать об этом было бы неуместно.
— Да, женщины порою так беспомощны! — воскликнула графиня.
Александр усмехнулся:
— Но далеко не все. За вас бы я так не опасался… Вы кажетесь вполне разумной.
— Браво! Вы польстили мне, как никто другой! — засмеялась Фабиана.
Софья не сказала почти ни слова во время этого разговора, кроме нескольких ничего не значащих замечаний и междометий.
— Сдается мне, жена от него сбежала. А он теперь хочет ее вернуть. Вот так, — сказала Фабиана, когда Тургенев ушел.
— Ты находишь? — с деланным равнодушием переспросила Софья.
Ей, конечно, все это было интересно. Но открыто интересоваться чужими семейными и сердечными делами было бы нехорошо.
— Впрочем, он мил и добропорядочен. Я бы сказала, что это именно тот человек, который может составить достойную компанию. Ты слышала, что он собирается в Неаполь, как и мы? Если бы мы могли проделать этот путь вместе, то это было бы неплохо.
— Разве нам нужен сопровождающий? — удивилась Софья.
— Нет. Но господин Тургенев произвел на меня очень приятное впечатление. Ты заметила, что порою просто бывает необходимо мужское общество? На прогулке, при разговорах с носильщиками, кучерами? Иногда эти людишки так насмешливо смотрят на нас!.. Просто возмутительно! — Фабиана даже вскочила и прошлась по комнате. — Если он будет так мил и согласится составить нам компанию по дороге в Неаполь, я не откажусь.
Италия. Флоренция, 1819 годОна бродила по старинным улочкам города, лежавшего в обширной долине у подножия Северных Апеннин, по тем улочкам, что помнили еще, как ступали по ним благородные синьоры прошлого, поэты, как сам Данте гулял по ним, мечтая о своей Беатриче. Теперь она ходила по ним, тоскуя и не находя покоя. Как хотелось домой, домой! На север, в заснеженную, холодную Москву из этого проклятого, жаркого юга… Ничто не радовало ее здесь теперь. Ах, Флоренция!
Она ненавидела эти улочки, дома и дворцы. Палаццо Питти, стоявший тут с XV века, мрачный, облицованный по всему фасаду рустом из огромных блоков. Одинаковые окна с полукруглыми навершиями не оживляли палаццо вовсе. Единственным украшением этого дворца, которым любовались все путешественники, были головы львов увенчанные коронами под окнами нижнего этажа. Палаццо Барджелло, поделенный на три части горизонтальными поясами, с окнами различной формы по всему фасаду, украшенный, как крепость, зубчатым карнизом с арками и консолями. Статуя Козимо Медичи, горделивого всадника, площадь Синьории с асимметричным Палаццо Веккио, с Лоджей деа Ланци и Персеем Челлини… Все это было ей так чуждо и так далеко, хотя она стояла вот тут, рядом, и каждый день ходила мимо этих чудес.
Флоренция меж древних стен, бессменно
Ей подающих время терц и нон,
Жила спокойно, скромно и смиренно…[11]
Но она была неспокойна и несмиренна! В ее душе бушевала буря. Буря, виновна в которой была она сама!
Теперь она стояла против знаменитого фонтана Нептун. Морской бог ехал на колеснице, запряженной четверкою морских коней — Бьянеоне[12], называли его флорентийцы… Пропала ее спокойная жизнь, навек пропала! Ах, этот князь да Понте! И никакой он вовсе не князь, прав был Александр! Как он предостерегал ее… И что бы ей не послушать? Дурочка, дурочка!
Лидия проживала последние деньги и с ужасом сознавала, что перед нею теперь не светлая и блестящая дорога, как бывало раньше, а тьма, тьма непроглядная! Она не ценила никогда того, что было у нее раньше. Верность, спокойствие, надежность — всего этого она теперь лишена. Джузеппе бросил ее, оставив без защиты в чужой стране, вернуться ей не было никакой возможности. Конечно, можно было бы обратиться в посольство, к соотечественникам и… И ей помогли бы вернуться в Россию, но какой позор! Какой позор ей пришлось бы пережить! Какая горькая расплата за проступок, за собственную глупость! Лидия не могла решиться на такое унижение, даже ради спасения собственной жизни. Ей теперь казалось, что лучше смерть, чем всеобщее презрение и насмешка. А как она посмотрит в глаз мужа? Да еще теперь, когда…
Лидия была беременна. Она уже давно поняла это. Вернуться в дом мужа с чужим ребенком. Все бы сразу поняли истину, какой шум поднялся бы вокруг! И что ждало бы этого ребенка? Конечно, Александр — в благородстве которого она ни секунды не сомневалась, — принял бы ее в своем доме. Даже, возможно, продолжал бы жить с ней, воспитывать чужое дитя. Он бы увез ее в деревню, укрыл бы там ото всех, и они… Они, как знать, быть может, стали бы ближе друг другу… Эти мысли согревали и подбадривали ее в самые темные мгновения, но она опасалась отдаваться им полностью и понимала, что ничто не искупит того позора, который ей придется принять на свою долю и который придется перенести Александру.
И ей уже не хотелось рассчитывать на благородство Александра. Впервые в жизни ее мучила совесть. Она поняла, как была не права. Как жестоко она оскорбила мужа перед своим бегством! Лидия уже не презирала и не ненавидела его. Только теперь она оценила все те его человеческие качества, которые казались ей такими скучными и никчемными! Нет, она не полюбила его вдруг, но оценила. Любовница ли, жена… Никогда не поступил бы он так с женщиной, как поступил с ней Джузеппе.
Спаси Господь! Она даже не могла помолиться. Войти в русский храм ей не позволяло оскорбленное самолюбие и опасение, что ее узнают, что пойдут толки, что среди той русской аристократии, что обитает теперь во Флоренции, ее настигнет презрение. Ее суетной, светской натуре это было бы хуже смерти!
И она прекращала мечтать о доме, о Москве, о деревне и думала, что знает лишь один способ как избавиться от своего позора.
