Кантон ответил Девро уклончивым кивком, свидетельствующим о показном нежелании. Девро понимающе улыбнулся.
Марш почувствовал себя не в своей тарелке.
— Я просто хотел поблагодарить вас, — отрывисто выпалил Марш. Его слова и манера поведения говорили о том, что он не умел выражать благодарность. — Скотт сообщил мне, что именно вы способствовали тому, чтобы меня выпустили. Не знаю почему…
Девро поднял темные брови, которые контрастировали с седой шевелюрой. Трудно было определить возраст этого человека. Видимо, из-за той силы, которую излучали глаза и лицо Квинна, подумал Марш. Девро испускал такую энергию, над которой время было не властно. У Квинна Девро были голубые искрящиеся глаза. Сам он был строен и подтянут. В облике Девро было нечто, что заставляло Марша предполагать, что первый был не просто преуспевающим бизнесменом. С такими людьми лучше не ссориться. Тем не менее глаза Девро сверкали юмором и участием.
— Я не люблю несправедливости, — просто сказал Девро, — мне не нравится, когда четверо нападают на одного, которого и бросают в камеру.
— Как вы узнали об этом?
— Я многое узнаю.
— Это было не простое нападение.
— До меня доходили кое-какие слухи…
Марш решил копать глубже.
— О замечательной мисс Хилльярд?
— Я не знаком с леди лично, но я слышал о ней. И то, что произошло с вами, не похоже на ее способы борьбы. Может, я и ошибаюсь, но теперь вы знаете, с чем вы можете столкнуться. Вы уверены, что хотите продолжать?
— Больше, чем раньше, — с блуждающей на губах недоброй улыбкой ответил Марш.
— Я так и думал. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Но почему? — неприлично и остро ответил вопросом на вопрос Кантон. — Почему вы беспокоитесь обо мне? Зачем вам это надо?
Девро медлил с ответом. Он не спеша подошел к бару, вынул графинчик.
— Не желаете?
Марш жестом отказался.
— Почему? — настойчиво повторил он свой вопрос.
— Вы напоминаете мне меня самого, каким я был несколько лет назад.
Марш недоверчиво оглядел своего собеседника. Квинн Девро был одним из самых уважаемых людей в Сан-Франциско. Его чтили за филантропическую деятельность.
— И что… Вы ничего не хотите от меня взамен на вашу услугу?
— Абсолютно ничего.
— Я не люблю быть в долгу.
— Я тоже не люблю. И не люблю, когда люди думают, что обязаны мне, поэтому забудем об этом. Отнеситесь к происшедшему как к моей прихоти. Я недолюбливаю капитана Делани, и мне нравится досаждать ему.
— Делали?
— Человек, который спровоцировал ваш арест. Будьте настороже.
Еще одна услуга. Марш поморщился.
— Учту.
Кантон направился было к двери, но вдруг повернулся:
— Я все-таки ваш должник.
И не дожидаясь ответа Девро, закрыл за собой дверь.
* * *
Много дней прошло с тех пор, как, раз привязавшись, мелодия не покидала Каталину.
Укладывая волосы в пучок, женщина состроила гримаску. Она совершала вечерний туалет.
Неужели эта мелодия никогда не покинет ее? Каталина хорошо запомнила мотив, хотя название произведения ей было неизвестно. Она знала такие песни, как «В поисках Бога» и «Желтая роза из Техаса», некоторые фривольные песенки и сентиментальные баллады. На этом знакомство Каталины с музыкой заканчивалось.
Женщина нахмурилась, уличив себя в отсутствии музыкального образования. Основам грамотности — чтению, письму и счету — она выучилась уже в зрелом возрасте. Ее учителем был Бэн. Он же познакомил ее с хорошими книгами, но их было тяжело доставать в шахтерских поселениях, а здесь, в Сан-Франциско, у нее просто не было времени на чтение. Может быть, когда-нибудь…
Но в области человеческой природы и человеческих отношений Каталина получила самое полное образование.
Ступай прочь, прогоняла она мелодию, преследующую ее. Но та все не отставала, и неожиданно женщина поняла, что мелодия звучит не у нее в мозгу, что она слышит музыку. В вечернем сумраке звучала чарующая мелодия.
Значит… он вернулся. Кантон. Каким-то образом он выбрался из тюрьмы. Неужели это Кантон играет?
Нет, это невозможно.
Но он вернулся. Его освободили. Каталина поежилась. Должно быть, он понял, что произошло. И почему.
Как он смог выбраться из тюрьмы? Он захочет отомстить. Но как?
Протяжная мелодия сменилась дикой жесткой музыкой. Мурашки побежали у нее по спине. В музыке слышалась угроза.
Через некоторое время Каталина подавила страх. Она привыкла сражаться. И для достижения светлой цели не следовало гнушаться даже грязными приемами.
* * *
За столом у задней стены зала «Серебряной леди» сидел Кантон. Разглядев бледно-желтые следы былых синяков и увидев, что Марш болезненно напряжен, Каталина неожиданно ощутила сильное чувство вины.
Блефовать она умела прекрасно. И знала, что никогда не следует избегать встречи с противником один на один. Особенно на своей территории.
Каталина подошла к столику, за которым сидел Марш.
— Мистер…
— Кантон, — слабо улыбаясь, напомнил Марш. — Тэйлор Кантон.
— Последние несколько дней у вас было тихо, — проговорила Каталина, глядя прямо в глаза своему неожиданному клиенту.
Глаза, лицо, даже улыбка Кантона оставались бесстрастными.
— Да, у меня были кое-какие дела, — улыбаясь, ответил он. — Думаю, что передышка была короткой. Завтра поутру мы продолжим ремонт.
Каталина неотрывно смотрела на Кантона.
— Вы остаетесь?
— О да. Если я начинаю дело, то довожу его до конца.
Впервые в его спокойном, ровном голосе проскользнул намек на чувство, и чувством этим было угрожающее предупреждение, но оно было таким слабым, что чуть не проскользнуло мимо чуткого уха Каталины.
— Значит, у нас есть общие черты, — парировала она, неискренне улыбаясь.
— Я думаю, у нас может быть очень много общего, мисс Каталина.
— Не думаю, — отрубила она, презрительно обороняясь.
Улыбка Марша выросла до ушей.
— Ну, давайте разберемся. Оба мы владеем салунами…
Марш лениво, но очень придирчиво ощупывал взглядом фигуру женщины. Каталина вспыхнула. С ней этого не случалось уже долгие годы. Без слов, но очень выразительно он определил, что у них есть еще общее: до боли осязаемое физическое притяжение, которое невозможно скрыть. Настолько сильное, что воздух между ними был напоен желанием. Марш тянул время, ожидая, когда осознание их общности гневом закипит в Каталине, заставляя ее разъяриться. Он медленно, взглядом раздевал женщину так, как никто никогда не позволял себе — с ленивой чувственностью, с выраженным пониманием того, что ее тело непроизвольно отвечает ему сладко-щемящим томлением плоти.
