Мей-Линг не знала, сколько часов они провели в пути, но вот повозка остановилась, старик извлек ее из-под соломы и распаковал, точно какой-нибудь сверток. Она стала разминать затекшие руки и ноги, потом приподнялась и обнаружила, что они находятся на окраине большой деревни. Старикашка завел ее в деревянную хижину, втолкнул внутрь и запер двери. Услышав какие-то звуки, она стала всматриваться в темноту. Когда глаза понемногу привыкли к сумраку, она заметила, что на нее смотрят несколько пар глаз. Мей-Линг в ужасе подалась назад и издала сдавленный стон, но нежный девичий голос успокоил ее:
– Не бойся, сестричка, мы все здесь его пленницы.
Какая-то девушка приблизилась к ней и взяла Мей-Линг за руку.
– Но ты совсем юная – ты еще носишь на голове хвостик, – воскликнула она.
– Мне тринадцать лет, – прошептала Мей-Линг, прижимаясь к шершавой руке своей новой знакомой.
Она услышала, как та тяжело вздохнула.
– Мне самой пятнадцать, – тоже шепотом сообщила она Мей-Линг. – Я была похищена из родной деревни, как и другие девушки. Некоторых из них, правда, соблазнили обещаниями хорошей работы – им говорили, что они будут работать в богатых домах в городе служанками или экономками. Других продали их же собственные отцы, поскольку не хотели давать за ними приданое и оплачивать расходы на свадебное торжество. Все мы теперь не знаем, что с нами будет дальше.
Девушка предложила Мей-Линг присесть с ней рядом и угостила рисом из маленькой мисочки. Несмотря на отчаяние и головную боль, Мей-Линг была очень голодна и поначалу набросилась на еду, но, поняв, что миска риса – все достояние ее новой подруги, взяла себе всего одну горсть. Затем и другие девушки предложили ей свои мисочки, и Мей-Линг тоже взяла из них по горсточке, поблагодарив всех от души. Потом, совершенно обессиленная, она положила голову на колени своей новой знакомой и крепко заснула.
На рассвете их подняли пинками неизвестные люди и приказали выйти наружу. Мей-Линг последовала за остальными. Наступил вечер. На небосводе тускло проступал лунный серп, и деревья отбрасывали на землю почти черные тени. Рядом тихо катила свои воды река – темная и глубокая. Мужчины потребовали от девушек скинуть халаты, но те стыдливо смотрели в землю и не торопились раздеваться. Надсмотрщики пустили в дело плетки, и тогда пленницы с плачем подчинились. Люди с плетками выстроили несчастных в одну линию и помирали со смеху, глядя, как девушки пытались руками прикрыть наготу. Потом они крепко связали им руки за спиной. Веревки грубо врезались в нежную кожу, так что малейшая попытка освободиться вызывала чудовищную боль. Затем явился старик и повесил на шею каждой из девушек небольшой плакатик с указанием цены. Подгоняя пленниц кнутами, надсмотрщики во главе со старцем погнали девушек в селение.
Мей-Линг шла последней в цепочке, низко склонив голову. Слезы душили ее, и она была благодарна сумраку, который хотя бы отчасти скрывал ее наготу. Но когда они подошли к деревне, оказалось, что и дорога, и улицы были ярко освещены бумажными фонариками. Поблизости от того места, где надсмотрщики заставили девушек остановиться, находился прилавок, за которым стоял торговец, продававший всем желающим рисовую водку. Тут же ошивались группками мужчины, многие из которых были уже пьяны. Они с вожделением оглядывали стройные гибкие тела и ухмылялись, обсуждая достоинства девушек. Старец потребовал от своих жертв, чтобы те подошли к покупателям поближе. Несчастные колебались и испуганно жались друг к другу, но удары плеток быстро заставили их подчиниться. Мужчины, желавшие приобрести живой товар, с энтузиазмом начали хватать и щупать девушек, грубо мять их груди. Опасаясь новых ударов, пленницы стояли смирно, позволяя покупателям делать с ними все, что заблагорассудится.
Мей-Линг хотелось спрятаться и убежать, как и всем остальным, но, подобно животному на бойне, она от страха не могла сделать и шага. Мужчины проходили мимо нее, разглядывая ее юные прелести и посмеиваясь. Они щипали ее за ягодицы, трогали ее маленькую грудь грязными лапами и, поплевывая в пыль под ногами, торговались со стариком о цене. Мей-Линг все ниже и ниже клонила головку – ей было так стыдно, что хотелось умереть. Одинокая слеза выкатилась из ее глаз. Она проползла по щеке и достигла краешка губ – слеза оказалась столь же горька, как и ее ужасная судьба. Грязный пятидесятилетний крестьянин торговался из-за нее как бешеный и беззубо ухмыльнулся, когда они со стариком ударили по рукам.
Мей-Линг на секунду задержала взгляд на своей новой подруге, но уже через мгновение новый хозяин поволок ее за собой. Та проводила ее глазами, потемневшими от обиды, печали и безнадежности – ведь женщин в Китае веками унижали, мучили и относились к ним хуже, чем к вьючному скоту, по крайней мере, продавали точно так же, как скот. Она покачала головой и одними губами прошептала слова прощания. Крестьянин швырнул Мей-Линг, по-прежнему обнаженную, в свою повозку, запряженную буйволом, и прикрыл рабыню гнилой соломой. Потом он повез ее в свой домишко на рисовых полях.
Хакка – так звали крестьянина – был жестоким и невежественным человеком. От него воняло, а во рту вместо зубов чернели какие-то корешки. Он овладел ею, словно дикое животное, а насытив свою похоть, ушел, оставив ее полуживой от ужаса и боли и покрытой собственной кровью и блевотиной.
На следующий день он снова загнал ее в повозку и отвез в соседнюю деревню, где продал другому крестьянину с прибылью для себя. Этот новый хозяин Мей-Линг был моложе, но не менее жесток и уродлив. Поначалу он тоже хотел воспользоваться ею в течение одной ночи, а затем продать, но ему приглянулась «девочка-жена» – понравились ее черные блестящие косы, маленькие груди, похожие на нераспустившиеся бутоны, а кроме того, его чрезвычайно возбуждали крики, которые она испускала всякий раз, когда он овладевал ею. Он собирался поехать в Шанхай, а оттуда на корабле переправиться в Америку на поиски обетованной Золотой горы, и решил, что его малютка поедет вместе с ним. Когда она ему надоест, он сможет продать ее. В Америке было мало китаянок, и крестьянин надеялся получить за Мей-Линг хорошие деньги. Он собственноручно выбрил ей лоб и заплел волосы в одну толстую косу, так что она почти совершенно не отличалась от какого-нибудь шанхайского мальчишки, обрядил ее в черные полотняные брюки и куртку и заявил, что, если она хоть слово скажет кому-нибудь, кто она, он убьет ее на месте. Потом они поехали в порт и вступили на борт корабля.
Путешествие до Штатов заняло четыре месяца и оказалось чрезвычайно тяжелым и изматывающим. Всю дорогу Мей-Линг сидела бок о бок со своим хозяином, не отваживаясь раскрыть рта. Она была единственной женщиной на борту парохода и догадывалась, что может произойти, если мужчины об этом прознают. Еще хуже было бы, если бы крестьянин решился продать ее кому-нибудь из них. Она стала подумывать о самоубийстве и часто подолгу смотрела в угрюмые свинцовые воды, но ее хозяин не упускал ее из виду до тех пор, пока капитан не назначил ее своим боем – с этого момента ей пришлось выносить пьяную болтовню и ругательства грубого моряка.
