— …столь велики богатства моего господина. Сейчас же им, моим повелителем, движет не жажда наживы, а жажда славы: он решил, что прославить его имя в веках может лишь владычество над какой-нибудь далекой, а лучше легендарной страной. Тебе, великий халиф, ведомо, сколь яро гонит соперничество в поисках неведомых земель вассалов честолюбивых правителей всего мира.
— О да, уважаемый гость, сие ведомо нам.
— Как ведомо и моему властелину. А потому решил он, что глупо искать новый путь в Индию, по примеру наших соседей франков или испанцев. А лучше будет, если я, втайне от всего мира, найду неведомую страну и над стенами ее столицы водружу флаг, доказав всему миру, что только мой властелин достоин править легендой.
— Глупое какое-то желание. — Халиф мог себе позволить и более резкие выражения, но решил сдержаться.
— Я не хочу давать оценки пожеланиям моего господина, — проговорил, гордо выпрямившись, Максимус. — Однако, верный своей присяге, я отправился в дорогу, дабы исполнить его волю.
— Мы понимаем тебя, достойный наш гость.
— Странствие по суше доказало мне, что неведомых земель по эту сторону полуденного океана уже не осталось и лишь на полудень от песков черной страны Кемет могу я найти заповедные страны, более овеянные легендами, чем описанные правдивыми рассказами сотен странников. Вот поэтому и припадаю я к твоим стопам, великий халиф, дабы помог ты снарядить экспедицию, которая способна будет переправиться через Серединное море или пройти в самое сердце неведомого полуденного континента в поисках такой страны. И, быть может, не одной.
Халиф молчал. Он всматривался в лицо иноземца, словно пытаясь понять, не кроется ли за его словами какой-то другой, возможно, более страшный для его страны смысл.
Замолчал и Максимус. Сейчас все, зависящее от него, уже было сделано и произнесено. А потому оставалось лишь ждать решения, как надлежит это делать воину: без суеты и спешки.
— Да будет так, — склонил голову халиф. — Достойный Максимус, наша страна поможет тебе снарядить такую экспедицию. Запас яств, самые сильные воины и быстроходные суда будут найдены для твоей высокой цели. Твоему другу и нашему визирю я повелю приложить к этому все старание.
— Благодарю тебя, великий халиф.
— Однако мы просим тебя, уважаемый наш гость, принять в состав экспедиции нескольких наших подданных, людей знающих и сильных. Дабы, если искомая вами страна будет найдена, малая толика славы в ее открытии досталась и нашей державе…
Халиф улыбнулся: конечно, вовсе не соображения преумножения славы государства двигали им. И визирю, и Максимусу это было понятно. Однако понятно было и другое — это условие, которое не выполнить нельзя.
— И вновь я благодарю тебя, великий халиф. Ибо твое условие для меня великое благо: я и сам хотел, но не мог решиться, чтобы просить у тебя дозволения не только снарядить экспедицию, но и призвать некоторых из твоих подданных.
Вот теперь все формальности были соблюдены, далекий гость получил дозволение на покупку снаряжения, согласившись взамен, что шпионы халифа примкнут к его людям.
Халиф удовлетворенно улыбнулся.
— Не будем долее задерживать тебя, достойнейший наш гость. А тебе, наш мудрый визирь, мы повелеваем во всем помогать нашему гостю и подобрать для него все лучшее, дабы просьба далекого нашего брата, повелителя туманных островов Альбиона, была исполнена наилучшим образом и в кратчайший срок.
Лишь когда закрылись высокие двери малого зала для аудиенций, визирь перестал униженно кланяться. А Максимус, выпрямившись, сказал:
— Удивительно, друг мой, наши правители так непохожи друг на друга и в то же время столь похожи, что иногда отличить одного от другого я могу лишь по одеждам…
— Ты более чем прав, уважаемый. На их плечи давит тяжкий груз ответственности за всю страну.
— А мне почему-то кажется, Анвар, что давит он им не на плечи, а на мозги.
И визирь вынужден был в душе согласиться со своим давним другом: ему тоже так иногда казалось.
Мераб молчал. Его ошеломил зал для аудиенций, поразила высокая цель гостя и изумили последние слова, которыми обменялись Максимус и его отец.
К счастью, к нему ни разу не обратились, ибо он, увы, не смог бы связать и двух слов. Однако сейчас, когда двери малого приемного зала отсекли ужас и восхищение, юноша ощутил, что здравомыслие начинает возвращаться к нему.
Давние приятели, его отец и Максимус, продолжавшие беседовать едва слышно, обратились к нему.
— Итак, сын мой, — в голосе визиря Мераб явственно услышал горделивые нотки. Юноша понимал, почему отец торжествует: только он, Мераб, мог бы сразу вспомнить и без запинки изложить все легенды, известные в прекрасной Джетрейе. Более того, лишь одному сыну визиря не составляло ни малейшего труда сопоставить все эти мифы с правдивыми описаниями странствий и указать, что в любой из легенд осталось вымыслом, а что нашло свое подтверждение за долгие годы путешествий и торговли.
— Отец мой…
— Теперь настал твой черед. Ты знаешь, сколь огромную задачу пытается решить наш гость, слышал дозволение нашего халифа. Осталось лишь понять, куда следует отправиться уважаемому Максимусу, дабы исполнить повеление своего господина.
«Будь осторожен, Мераб, — услышал юноша голос того, кто вчера назвался „неспящим Алимом“. — Рассуждай вслух, однако старайся все же щадить разум твоего отца и его друга, ведь они всего лишь обыкновенные люди».
«Но разве я не таков?»
«И ты таков, однако у тебя есть советчик, глас которого слышен лишь тебе одному. А у меня, о боги, знаний куда больше, чем могут вместить головы сотни мудрецов. Да и ты, скажу тебе по секрету, знаешь куда больше всего дивана вашей прекрасной страны».
Старшие расценили молчание юноши как размышление и потому не тревожили его. Мераб же, вняв мудрости Алима, и в самом деле стал думать, с чего начать рассказ.
Наконец он решился.
— Прежде чем ответить, батюшка, на твой невысказанный вопрос, я стократно прошу прощения у тебя и твоего друга…
— За что же, Аллах всемилостивый?
— Боюсь, что некоторые мои слова могут ранить самолюбие твоего уважаемого друга. Ибо приказание его повелителя, увы, отдает любовью к славе самого дурного толка. А наш уважаемый гость, верный своему слову, не может отказаться от исполнения этого приказа. Ибо он — человек чести, а его господин, прости мне сто раз мои резкие слова, почтенный Максимус, — настоящий самодур.
Визирь тонко улыбнулся, но ничего не сказал. А его давний приятель лишь кивнул: устами младенца, как известно, глаголет истина. И даже велеречивые царедворцы не могут ничего поделать с этой истиной.
