…Проливной дождь, тяжелое темное небо — берега Индии. Сильвестр только что ступил на эту землю: ему выпал случай войти в команду шлюпки.
Он мок под теплым ливнем и наблюдал вокруг себя странные вещи. Все было изумительно зеленым, густая листва деревьев напоминала гигантские перья, а у прогуливающихся людей были большие бархатистые глаза, которые, казалось, смыкались под тяжестью ресниц. Ветер, сопровождавший ливень, доносил ароматы мускуса и цветов.
Женщины делали матросу манящие знаки, что-то вроде «Послушай-ка, красавчик, иди к нам!». Но в этой очарованной стране их призыв волновал, дрожь пробегала по коже. Дивные выпуклые груди виднелись под прозрачной кисеей; женщины были точно изваянные из бронзы.
Все еще нерешительный, но завороженный, он двинулся было за ними…
Но тут короткий свисток, похожий на птичью трель, внезапно позвал его в отчаливающую шлюпку.
Шлюпка набрала ход и — прощайте, индийские красавицы! Судно вновь вышло в открытое море, а он по-прежнему оставался девствен, как ребенок.
Проведя еще неделю среди морской синевы, судно прибыло к берегам другой страны дождей и пышной растительности. Шумная толпа желтокожих мужчин, несущих корзины с углем, тотчас наводнила корабль.
– Так, значит, мы уже в Китае? — спросил Сильвестр, видя, что высадившиеся на палубу похожи на форфоровых болванчиков и волосы у них забраны в хвостики.
Нет, сказали ему, это всего лишь Сингапур, надо набраться еще немного терпения. Он поднялся к себе на марс, чтобы спастись от черной пыли, которую гонял ветер, пока уголь из множества корзин с лихорадочной поспешностью пересыпали в бункера.[29]
Наконец в один прекрасный день корабль прибыл в бухту Туран,[30] где стояло на якоре и держало блокаду судно под названием «Цирцея». Он уже давно знал, что ему предстоит служить на этом судне, и его действительно отправили туда с вещами.
На «Цирцее» он встретил земляков и даже двух исландских рыбаков, в тот момент служивших канонирами.[31]
Тихими теплыми вечерами, когда нечего было делать, они отдельно от других собирались на палубе и предавались воспоминаниям, создавая для себя маленькую Бретань.
Минуло пять месяцев бездействия в этой унылой бухте, пять месяцев он чувствовал себя точно в изгнании, прежде чем наступил долгожданный момент, когда нужно было идти сражаться.
Пемполь, последний день февраля, накануне ухода рыбаков в Исландию.
Го, бледная, застыла у двери своей комнаты.
Там, внизу, Янн разговаривает с ее отцом. Она видела, как он пришел, и теперь неясно различала его голос.
Они не виделись всю зиму, словно судьба все время удаляла их друг от друга.
После визита в Порс-Эвен она стала возлагать некоторые надежды на праздник Прощения, во время которого есть много возможностей свидеться и поболтать вечером на площади, в компании. Но в день праздника, с самого утра, когда на улицах уже развевались белые материи с зелеными гирляндами, завывающий ветер с запада пригнал в Пемполь проливной дождь. Небо никогда еще не было таким черным, как в то утро. «Из Плубазланека не придут», — с грустью заключили девушки, ожидавшие возлюбленных из тех краев. И действительно, никто не пришел, а если и пришли, то очень быстро разбежались по трактирам. Ни шествий, ни гуляний не было, и она с еще более щемящим сердцем весь вечер просидела у окна, слушая, как журчит вода по крышам, а из трактиров доносятся громкие песни рыбаков.
Вот уже несколько дней ожидала она прихода Янна, догадываясь, что если дело с продажей судна до конца не улажено, то отец Гаос, не любящий ходить в Пемполь, пришлет сына. Она дала себе слово, что, вопреки обычаям, подойдет к нему и заведет разговор, чтобы все выяснить раз и навсегда. Она упрекнет его, что он разбередил ей душу, а потом забыл — так поступают только парни без чести и совести. Упрямство, диковатость, привязанность к морскому делу или же боязнь отказа… — если дело, как говорил Сильвестр, только в этом, то — кто знает! — быть может, все станет на свои места. И тогда на лице парня вновь появится добрая улыбка, та самая, которая изумила и очаровала Го прошлой зимой. Надежда придавала девушке смелости, наполняла сердце почти сладостным нетерпением.
Издалека все кажется таким простым и легким.
Янн пришел как нельзя вовремя: отец сел покурить и потому — она знала — не станет утруждать себя проводами гостя до дверей. Значит, в коридоре никого не будет и она сможет наконец объясниться с Янном.
Но когда долгожданный момент настал, ее решимость поубавилась. Одна лишь мысль о том, чтобы встретить его возле этой лестницы, увидеть лицом к лицу, приводила ее в дрожь. Сердце колотилось так, словно готово было разорваться… Подумать только, вот сейчас дверь внизу откроется — с легким скрипом, таким привычным, — и он выйдет из комнаты!
Нет, она никогда не отважится, какое бесстыдство, лучше мучиться ожиданием и умереть от тоски, чем пойти на такое. Она немного отступила в глубь комнаты с намерением сесть работать.
Но тут же остановилась в растерянности, вспомнив, что завтра рыбаки уходят к Исландии и это единственная возможность увидеться с ним. Упустишь ее — и придется опять месяцами томиться от одиночества и ждать, мучиться, терять еще целое лето своей жизни…
Дверь внизу отворилась: Янн вышел! Внезапно решившись, она сбежала по лестнице и, дрожа, остановилась перед ним как вкопанная.
– Месье Янн, я бы хотела поговорить с вами.
– Со мной… мадемуазель Го?.. — тихо произнес он, поднеся руку к шапке.
Он смотрел на нее своими живыми, но какими-то дикими глазами, откинув назад голову; на суровом лице читалось недоумение, словно он не знал, останавливаться ему или нет. Выставив ногу вперед, всякую минуту готовый уйти, он прижимался широкими плечами к стене узкого коридора, как бы отдаляясь от девушки.
Похолодев, Го уже не находила слов, которые приготовилась сказать: она не предвидела, что он может нанести ей такую обиду — пройти мимо, не выслушав…
– Неужели наш дом внушает вам страх, месье Янн? — спросила она каким-то сухим и странным голосом, которым вовсе не хотела говорить.
Он, отведя глаза, смотрел на улицу. Щеки его покраснели, ноздри, как у быка, раздувались при дыхании. Го попыталась продолжить:
– В ту праздничную ночь вы сказали мне «до свидания», сказали так, как не говорят человеку, который тебе безразличен… Значит, месье Янн, у вас скверная память… Что я вам сделала плохого?..
Холодный западный ветер, врывавшийся с улицы, яростно хлопал дверью, шевелил волосы Янна, крылья на чепце Го. Малоподходящее место для серьезных разговоров. После нескольких фраз у девушки перехватило горло, и она замолчала; голова кружилась, мысли разом исчезли. Они подошли к двери, он все время стремился уйти.
