Перегрин оглядел один-единственный стул, предназначенный для меня.
– А мне стоять, что ли?
– Как любому оруженосцу. Будешь подавать мне салфетку и подливать в кубок.
– Восхитительно. А ты будешь бросать мне огрызки жаркого, как собаке.
– Ты сможешь поесть, как только…
Я смолк, увидев, что к помосту направляется Симон Ренар, сопровождающий королеву. Мария облачилась в тяжелое бархатное платье цвета охры с отороченными мехом рукавами; волосы ее под чепцом были разделены на две части. В руках она сжимала бутоньерку из шелковых фиалок. Инкрустированное сапфирами распятие покачивалось над ее узким корсажем, когда она проходила мимо застывших в почтительном поклоне придворных. За королевой шли дамы из ее свиты. Джейн Дормер вела своего любимца Черныша на туго натянутом поводке. За ней следовала Сибилла Дарриер в платье из ярко-алого бархата, высокий воротничок платья был расшит гранатами, и камни вспыхивали отраженным светом канделябров и факелов.
Дамы расселись за ближайшим столом. Несколько вельмож из габсбургской делегации присоединились к королеве на помосте, в том числе и Ренар, который сел через одно место от Марии. По левую руку королевы – на почетном месте – устроилась костлявая дама в старомодном наряде из узорчатого дамаста и остроконечном гейбле.[1] Она обладала внушительных размеров носом и пронзительными, узкими, как щелочки, голубыми глазками. Соседом этой дамы с другой стороны оказался молодой красавец, броско разряженный в черно-белый атлас; его короткий, шитый по французской моде плащ был скреплен на одном плече изысканным галуном.
– Это он! – прошептал мне на ухо Перегрин. – Тот самый «милый кузен»!
Так я впервые увидел Эдварда Кортни, графа Девона. Мне подумалось, что он должен пользоваться успехом у дам: хорошо сложен, широк в плечах и в груди, с густыми золотисто-каштановыми волосами, того же цвета холеными усами и модной раздвоенной бородкой. Внешний вид Кортни оказался для меня полной неожиданностью: мне бы и в голову не пришло, что человек, столько лет проведший в Тауэре, может выглядеть таким цветущим и крепким; привлекательность его лица портила разве что капризная гримаса. Когда носатая дама, сидевшая рядом с ним, подняла кубок, чтобы в него налили вина, Кортни что-то сказал ей – явно остроту. Дама одарила его кислой улыбкой. Они, судя по всему, были знакомы, впрочем как и все при дворе, особенно на подобных сборищах. Даже совершенно чужие друг другу люди были не прочь изобразить близкое знакомство, если это могло обеспечить им некое преимущество.
Слуги с подносами обходили нас, прилежно наполняя кубки выпивкой. Внезапно Ренар наклонился к королеве. Он что-то прошептал ей на ухо, и Мария вперила взгляд в разделявшее их пустое кресло. Лицо ее заметно омрачилось.
– Как? – проговорила она недовольно и достаточно громко, чтобы ее было слышно во всем зале. – Неужели мы вновь принуждены терпеть ее возмутительное своевольство?
Воцарилась неловкая тишина. Ренар обменялся быстрым заговорщическим взглядом с носатой дамой, между тем как Мария устремила внимание на Кортни. Рука ее сжалась в кулак, сминая шелковые фиалки.
– Разве вы, милорд, не передали ей наше послание, как мы повелели?
Кортни побледнел:
– Уверяю, ваше величество, я сообщил вашу просьбу…
Мария ткнула в него пальцем:
– Это была не просьба! Немедля ступайте в ее покои. Скажите нашей сестре леди Елизавете, что она исполнит наш приказ и выйдет сегодня к нашим гостям, ибо такова наша монаршая воля!
Кортни начал было приподниматься из кресла, когда королева вдруг застыла, прямо глядя перед собой. Мгновение казалось, что все люди, сколько их было в зале, одновременно затаили дыхание. Мне не нужно было поднимать глаза, чтобы понять: Елизавета Тюдор, моя госпожа, соизволила появиться на пиру – как всегда, с опозданием.
На ней было простое, ничем не украшенное платье, и черный бархат ладно облекал ее стройную фигуру, отчего она казалась выше. Медно-рыжая копна волос свободно ниспадала до узкой талии и колыхалась огненной завесой, когда Елизавета, направляясь к помосту, шла между столов под неотступными взглядами придворных. Испанцы непритворно перекрестились и отвели глаза, словно она могла навести на них порчу. Я на миг отвлекся, сделав мысленную пометку о поведении испанцев, и тут услыхал неистовый собачий лай: песик Джейн Дормер прыгал и рвался с поводка, узнав Елизавету. Елизавета обладала особым даром вызывать расположение животных, даже недоверчивые кошки в конюшне Хэтфилда были с ней приветливы. Эта сценка навела меня на мысль. Песик Джейн Дормер вполне может отвлечь внимание окружающих…
Я перевел взгляд на королеву, потому что Елизавета уже опускалась в реверансе под ее неприязненным взглядом. Мария стиснула зубы, и при виде ее окаменевшего, совершенно неподвижного лица мне стало страшно.
Мария Тюдор смотрела на свою сестру с неприкрытой ненавистью.
Елизавета негромко проговорила:
– Простите, что опоздала, ваше величество. Мне… мне было нехорошо.
– Но не настолько, чтобы отказаться от верховой прогулки с нашим кузеном! – едко возразила Мария. – Вы также были приглашены сегодня посетить вместе с нами послеобеденную мессу, и снова, в который раз, мы вас не дождались.
Ответ Елизаветы прозвучал покорно и тихо; только те, кто близко знал ее, могли бы понять, как тщательно она подбирала каждое слово:
– Ваше величество, мне показалось, что после утренней прогулки я подхватила простуду. Я не хотела подвергать ваше…
– Довольно! – оборвала ее Мария, нетерпеливо взмахнув рукой. – Все это я слышала и раньше, по сути, даже слишком часто. Сдается мне, всякий раз, когда заходит речь о мессе, с вами случается внезапное недомогание.
Она помолчала, сверля взглядом сестру – так свирепо, словно надеялась одним усилием воли заставить Елизавету раствориться в воздухе.
– Где освященная медаль Девы Марии, которую я вам подарила?
Елизавета на мгновение замерла, а потом рука ее скользнула к высокому вороту платья.
– Я оставила ее в своих покоях сохранности ради. – Голос ее звучал осторожно, но был вместе с тем на удивление ровен. – Этот дар слишком дорог мне, и я опасаюсь ненароком его потерять.
– Или же потерять поддержку своих друзей-еретиков, если появитесь перед ними с этой медалью! – Мария подалась вперед, глаза ее убийственно сверкали. – У вас на все найдется отговорка, мадам, впрочем, как обычно, но мы не слепы и видим, что творится вокруг, хоть вы, верно, и полагаете иначе. Не думайте, что сможете вечно оказывать неповиновение нашей воле. Вашей лжи и уверткам скоро придет конец!
