Ознакомительная версия.
— В самом деле?
— Вы, кажется, настроены скептически.
Дункан улыбнулся.
— Может быть, немножко.
— Мистер Дункан, вы должны верить собственной руке. — Фиона постучала пальцем по его ладони. — Эта линия говорит о вашей интеллектуальности, — сказала она, пересекая пальцем его ладонь, — а эта указывает на ваше сердце. — Фиона присмотрелась. — А вот здесь линия ломается, видите? Разбитое сердце, без сомнения. Но посмотрите! Линия продолжается, и она довольно длинная! Это означает, что вы уже пережили сердечную боль и силы вернутся к вам.
— И вы в этом уверены? — усмехнулся Дункан.
— Нет-нет, не во всем, — сказала Фиона. Повернувшись к нему, она посмотрела на него, прямо на его поврежденный глаз. — Но я надеюсь на это ради вас.
Этот незначительный намек на надежду погубил его. Дункан не мог устоять перед нею — она была единственным человеком, смотревшим на него без ужаса или отвращения. Ее надежда была такой вдохновляющей, тело таким женственным, мягким как масло и пахло розовой водой. Этого было слишком много для такого мужчины, как он. Он не мог вынести еще минуту рядом с ней и не дотронуться до нее.
Дункан взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. Ее глаза сияли, и он почувствовал, как в нем пробуждается что-то человечное, приятное и желанное. Ее кожа, улыбка, глаза манили его, и Дункан осторожно, но решительно прикоснулся к ее губам, не думая о последствиях, ни о чем не заботясь. Он просто чувствовал женщину в своих объятиях.
Она ответила на его поцелуй.
Ее губы обожгли его, согревая кровь во внутреннем очаге его тела, который слишком долго оставался холодным. Он просунул язык между ее губами, Фиона прижималась к нему всем телом, с мучительной и приятной медлительностью.
Ощущение потрясающее для изголодавшегося по ласке мужчины. Дункан грубо схватил ее и сжал в объятиях, насколько это было возможно сделать одной рукой. За свою жизнь он целовал многих женщин, но никогда таким образом, с таким ужасным вожделением, и никогда не достигал грани безумия. Он повернул ее на спину. И опустился на нее, добрался до ее мягких полных грудей.
Опустив голову, Дункан зубами расстегнул пряжку накидки и прижался губами к теплой шее. Фиона блаженно вздохнула, и он ощутил губами, как сократились ее мышцы.
Это просто свело его с ума. Он просунул руку под ее накидку, одну за другой расстегнул пуговицы ее дорожного платья и коснулся гладкой как шелк кожи.
Волна непреодолимого желания нахлынула на него, и Дункан бессильно уткнулся в ямочку на ее шее там, где соскользнул шарф. Под одеждой он нащупал ее обнажившуюся грудь, и Фиона тихо ахнула и выгнулась под его рукой. Дункан чувствовал, как бьется его сердце. Его разбитое сердце!
— Фиона, — прошептал Дункан и провел губами по ее шее.
Она не останавливала его. Ее руки лежали у него на плечах, и пальцы царапали его спину. Она почти задыхалась. Затем Фиона начала делать те движения, которые может делать только женщина, — медленные и сладострастные. И Дункан наслаждался ее губами, языком, сдерживая свою страсть, кипевшую в каждой жилке, каждом мускуле и переполнявшую его чувствами, которых он не испытывал очень, очень давно. Он хотел ее до удушающего отчаяния, желал владеть ею, войти в ее горячее и влажное тело.
Как бы в ответ на его молчаливое желание, когда он ласкал ее отвердевший сосок, Фиона приподняла ногу. Дункан схватил ее за лодыжку, провел рукой по ноге под накидкой и юбкой и, сдвинув толстый шерстяной чулок, погладил ее бедро, добравшись до теплого влажного уголка…
Неожиданно Фиона приподнялась, обхватила ладонями его голову и стала стаскивать шарф. Должно быть, она почувствовала обгорелую кожу на его щеке и шее, потому что внезапно отшатнулась и посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.
Дункана охватила паника при мысли о том, что она увидела, и в эту минуту его мир рухнул. Он чувствовал, как у него сжимается сердце.
— Боже мой, — шептала Фиона, глядя на его лицо.
Он знал, что она видела: левый глаз, оттянутый вниз обожженной щекой, бесформенное ухо. Еще оставались шрамы на шее и плече, она их не видела, но от этого было не легче. Он ожидал ее безжалостного отвращения и попытался отодвинуться, но Фиона держала его за голову и, что удивительно, трогала пальцами изуродованную кожу.
Дункан так неожиданно отшатнулся, что она упала на бок. Он быстро вернул шарф на положенное место, а неожиданно снова ставшее безжизненным сердце — в дальний ящик. Он чувствовал себя неловко, как бы выставленным на всеобщее обозрение, и не знал, что сказать, что сделать. Он привык к тому, что пугал людей, но на сей раз оказался не готов к этому. В эту минуту он был беззащитен и растерян. Его руки и глаза были заняты костром.
— Дункан… я прошу прощения.
Он покачал головой. Это он должен просить прощения у нее.
— Я очень удивилась.
«Стало противно», — хотела она сказать.
— Наверное, вам было страшно больно.
Дункан воткнул палочку ближе к огню, помешал угли, делая страшные усилия, чтобы заговорить. Наконец к нему вернулся голос, но он не мог смотреть на нее.
— Пожалуйста, простите меня. Я преступил границу. Простите. Мне надо взглянуть на лошадей.
Дункан бросил палку в костер и вышел из шалаша. Он не вынес бы, если бы увидел отвращение в ее глазах или, хуже, жалость. Более того, он понял, что она видела все его лицо, но не узнала его. Неужели он так изменился? Неужели огонь уничтожил все черты, по которым его можно узнать? «А что, если сейчас признаться, кто я, — с горечью подумал он, — и объяснить, что ее желание унизить меня осуществилось?» Он не возвращался в шалаш, пока обжигающий холод не притупил все его чувства и мысли.
К счастью, Фиона уже спала. Дункан снова помешал костер, затем сел рядом с ней и, подстелив себе сена, сидел и смотрел на огонь, не в силах уснуть.
Проснувшись на следующее утро, Фиона увидела разгоревшийся костер и две последние лепешки, подогревавшиеся на горячем камне.
Но Дункана нигде не было видно.
Фиона съела одну лепешку и вылезла из шалаша. У нее затекли ноги и болели суставы, но над головой голубизной сияло небо. Она привыкла умываться снегом, как бы холодно ни было. Умывшись, Фиона выпрямилась и огляделась.
Она увидела Дункана, занимавшегося лошадьми. Ее поразила мягкость и плавность его движений, движений человека, владеющего только одной рукой. Он научился ловко пользоваться ею, и складывалось впечатление, что не было ничего, чего бы он не мог сделать.
Его обезображенное лицо мешало ей уснуть, и она мало спала в эту ночь. Она притворилась спящей, когда он вернулся, потому что чувствовала его смятение и потому, что не могла избавиться от мыслей об ожогах и страдании, которое видела в его глазах. Бог мой, его глаза. В них было столько боли, что она передавалась и ей. Она даже не могла представить, как он страдал, как физически, так и душевно. Ее сердце переполняло сочувствие. Как ей хотелось внушить ему, что не шрамы заметила она, а увидела, какой он человек. Увидела его глаза. Они были так выразительны, так глубоки и полны страсти, взволновавшей ее. Дункан был немногословен, но с такими глазами, руками и губами слова ему не требовались.
Ознакомительная версия.
