полевые цветы, как радуга, как облака. Элегии переписывали , они быстро распространялись по городу, и, наконец, сам Сосибий, владелец лучшей книжной лавки на Священной Дороге, прислал спросить, нет ли у поэта ещё стишков, чтобы составить сборник для продажи.
В разгар литературных удовольствий пожаловала Напе.
– Наконец-то! – обрадовался он. Почему тебя так долго не было? Когда мне можно будет увидеть госпожу?
– Никогда! – отрезала Напе. – Почему от тебя ни слуху н и духу?
– Да ведь госпожа запретила мне показываться ей на глаза.
– Видно, заслужил.
– Кое в чём виноват. Давай письмо.
– Какое письмо?
– Разве она мне не написала?
– Напишешь тут. Хозяин кое-что заподозрил и велел обыскивать служанок при входе и выходе из дому.
Расстроенный, он запустил пальцы в свою пышную шевелюру:
– Ни весточки от госпожи, ни словечка! Какое огорчение!
– Сейчас я огорчу тебя ещё больше. Хозяин скоро уедет в провинцию и берёт жену с собой.
У Назона вытянулось лицо. Как, его крошка уезжает? Едва обретя, он теряет её?
– Госпожа тобой недовольна, – продолжала Напе. –У претора ты вёл себя недопустимо, это заметили многие гости
– О, я несчастный! – схватился Назон за голову. – Я, как Тантал, голодным ртом тянусь к кисти винограда…Подай-ка мне табличку. Хорошая строчка в голове… Надо записать, а то забуду.
Записав несколько строк, он хвастливо прочёл:
– Ночь, любовь и вино терпенью не очень-то учат… Ночи стыдливость чужда; Вакху с Амурм – боязнь… Хватит испытывать мне муки Тантала…
– Мне уйти? – насмешливо осведомилась Напе.
– Сейчас я допишу, а ты отнесёшь эту табличку и передашь моей дорогой крошки вместе с моею любовью.
– Очень нам нужны твои дощечки! – возмутилась Напе. – Ты хоть понял, что Капитон увозит жену за море. А вместе с нею придётся ехать и мне .
– Передай госпоже, что я зачахну в разлуке. Моя бедная крошка во власти грубого, неотёсанного мужа, мы даже не можем увидеться…
– Довольно хныкать. Лучше почитай письмо госпожи.
– Как? – встрепенулся Назон. – Всё-таки есть письмо? Что же ты молчишь, негодница? Давай его сюда.
– Не так быстро, – хихикнула служанка. – Я не могу его достать вот так сразу. Или ты забыл, что меня обыскали прежде, чем выпустить из дома? Багауд ощупал меня с головы до пят своими толстыми ладонями. Но письмо я всё-таки принесла.
Весело посмеиваясь, она повернулась к поэту спиной и внезапно спустила тунику с плеч, явив его взорам исписанную чёрной краской спину.
– Ах вы, придумщицы! – всплеснул руками восхищённый юноша. – Как только евнух не догадался заглянуть тебе за шиворот?
– Читай скорей, – смеялась Напе.
Письмо любимой крошки – любовный вздор и множество грамматических ошибок, кое-где стёрлось, и Назон принялся водить пальцем по строчкам.
– Я боюсь щекотки, – ёжась, хихикнула Напе.
– «Скучаю по тебе. Люблю. Целую.» – с удовольствием читал юноша. – Напе, у тебя на спине ни шрама; видно, тебя мало секли. «Мой цыплёнок, мой воробушек, мой шалунишка, я тебя прощаю.» Ах, моя прелесть! Не вертись, Напе! Спусти тунику пониже, не видно подписи.
Туника упала к ногам служанки. Назон, затаив дыханье, не смог оторвать глаз от внезапно открывшихся красот. Негодница была очень соблазнительна.
– Сейчас же оденься, бесстыдница! – потребовал он.
Она с усмешкой повернулась: ладное, цветущее тело; маленькие груди торчком.
Вспыхнув, как пакля, он вдруг потянулся к ней. Она ответила жадными объятиями..
Напе клятвенно обещала помалкивать. Конечно, шалости со служанкой – пустяк, о котором и говорить не стоит, однако его милую, чувствительную глупышку это могло огорчить. Ведь женщины так непредсказуемы… Подсмеиваясь над собственной прытью, он осторожно выпустил Напе из квартиры, с облегчением убедившись, что Сострата поблизости не было, а Пор спал: не хватало только, чтобы дядька узнал о нечаянной оплошности питомца.
«Не утверждал ли я сам, и при этом твердил постоянно,
Что со служанкою спутаться , – значит, лишиться ума?
Впрочем, к рабыне пылал Брисеиде и сам фессалиец,
Вождь микенский любил Фебову жрицу-рабу.
Ты, что ловка собирать и укладывать стройно в причёску
Волосы: Ты, что простых выше служанок, Напе,
Ты, что в устройстве ночных потаённых свиданий ловка,
Ты, что всегда передать весточку можешь любви,
Ты столь мила госпоже, мне же ты вдвое милей!
В мягкой постели, предавшись любовным забавам,
Ты оказалась отнюдь не проста…»
Глава 10. Коринна
Когда из покоев госпожи начинали раздаваться звуки лиры, домочадцы знали, что Терция не в настроении. На сей раз причина была вполне уважительная: её супруг, вызвав из Карсеол тёщу караулить жену, отбыл в далёкую провинцию; судя по всему, хозяйка тосковала в разлуке. Бледная, с потухшими глазами, она щипала струны, пока служанки укладывали её прекрасные волосы в замысловатую причёску Для дурного настроения у неё имелись причины поважнее разлуки с Капитоном. Накануне, поддавшись наконец на уговоры и щедрые посулы, она провела несколько часов наедине с Флакком, и ныне чувствовала себя разбитой и опустошённой.. Губы её вздулись и посинели от безжалостных поцелуев, на шее виднелся кровоподтёк – след от зубов. Издали этот Флакк был всем хорош, но в постели сущий Капитон, да к тому же ещё ненасытней.
– Нарумянить тебя, госпожа? – спросила Напе.
Терция вздохнула: трудная это работа добывать деньги, ублажая мужчин: одна радость: веер из павлиньих перьев теперь у неё будет. Останется купить нарядное покрывало, притирания для лица, благовония и мало ли что ещё…
– Не надо румян, – решила она. – Мой дорогой супруг уже далеко, а больше мне не для кого красоваться. – И расплакалась. Но не о супруге. После обеда у претора Руфа она запретила Назону показываться на глаза, и глупец на самом деле исчез. Не помогло даже письмо на спине у служанки: противный юнец велел передать, что занят.
– Бренчит, – сказала матери Секундилла, прислушиваясь к лирным переборам, доносившимся из покоев сестры. Матушка ничего не ответила на замечание дочери. Она была очень занята. С утра до вечера почтенная матрона сновала по дому, суя нос во все кладовки и закоулки. Слуги помалкивали: они знали, что тёще была оставлена полная власть в доме. Достойная вдова сосчитала все амфоры и бочки в подвале, перерыла лари с одеждой и домотканой шерстью, даже зачем-то залезла на крышу. По её указанию был открыт заветный шкаф с серебром, и она восхищённо осмотрела солонку на четырёх ножках, три кубка и довольно большое блюдо с двумя ручками в виде виноградных лоз.
– Не верю я в её сказки мужу, – продолжала Секундилла, – будто она беременна. Придумала, чтобы не ехать с ним.
– Почему ты так думаешь? Ей давно пора иметь детей.
– А вот погоди… Поживём – увидим.
Перебирая струны, Терция печально думала о своём одиночестве: муж на корабле, мать и сестра обследуют его имущество, слуги ленивы и грубы. Рядом не было никого, кому бы она была дорога. Один любовник – ревнивый , вспыльчивый мальчишка ; другой – мужчина при деньгах, но сразу объявивший, что не привык иметь дело с одной и той же красоткой дважды. И, значит, прощай,
