— Вряд ли. — Однако компаньонку убедить не удалось, и всю дорогу до Маунт-стрит она оставалась непривычно молчаливой.
Дома Эмма отбросила муфту и перчатки и порывисто прошла в музыкальную комнату, на ходу распуская ленты бархатной шляпки и отдавая ее ожидавшему лакею. Ее охватило знакомое желание.
— Пойду немного поиграю, Мария.
И та поняла, что вряд ли увидит девушку до вечера.
— Добрый день, Харрис. Леди Эмма дома? — Аласдэр взбежал в вестибюль по пологой лестнице. — Ах да, слышу, она здесь. — Молодой человек кивнул в сторону музыкальной комнаты и вскинул голову. — Должно быть, в хорошем настроении. — Он швырнул кнут на трюмо и повернулся так, чтобы лакею было удобнее принять дорожную накидку.
— Да, сэр, — ответил Харрис. Он служил дворецким с рождения Неда и прекрасно понял, что сказал Аласдэр. Леди Эмма играла арию из «Волшебной флейты», а музыка Моцарта всегда означала, что она в хорошем расположении духа.
Аласдэр улыбнулся и прошел к двери в противоположной стене, тихо ее открыл, проскользнул внутрь и неслышно притворил за собой. Затем неподвижно встал, слушая одновременно и оценивающе, и критически. Канделябр с несколькими рожками освещал подставку для нот, но ему было не сравниться с блеском зимнего солнца за высоким окном, выходившим на огороженный сад позади дома.
Прическа Эммы была в новоклассическом стиле: лоб перевязывала серебряная лента, волосы полукружьями прикрывали уши, поднимались вверх и, перехваченные лентой, скреплялись на затылке. Обнаженная шея во время игры чуть-чуть склонилась, и взгляд Аласдэра проследил за нежной ложбинкой, убегавшей вниз от затылка и исчезавшей за высоким воротом так и не снятого после утренних визитов дорожного платья.
Аласдэр не мог противостоять порыву и двинулся вперед. Эмма была вся погружена в музыку и не расслышала его шагов на ворсистом ковре. Он наклонился и поцеловал ее в затылок, ладони легли на изящный изгиб плеч.
Голова Эммы дернулась, точно от удара, словно поцелуй казался тяжелейшим грузом, а не легким касанием губ. Пальцы замерли на клавишах.
— Прости, — опередил Эмму Аласдэр и снял руки с ее плеч. — Я знаю, что вел себя ужасно, но не мог с собой совладать. — Он заставил себя говорить шутливо и беззаботно, будто происшедшее между ними было чем-то совершенно обычным.
Эмма подняла голову и выпрямилась. Еще пылающий затылок покалывало. Она оглянулась и молча посмотрела на Аласдэра. Он грустно улыбнулся.
— Ты ведь помнишь: никогда не мог устоять, глядя на твою шею.
— Прекрати, — проговорила она сдавленным голосом. — Ради Бога, Аласдэр, прекрати!
Он вскинул руки в знак примирения.
— Будем считать, что ничего не было. Послушай, пока ты играла, мне пришла в голову мысль… Дай-ка мне присесть. — Он жестом показал, чтобы Эмма подвинулась и дала ему место за клавиатурой. — Хорошо бы делать паузу побольше здесь… и еще вот здесь. — Он проиграл несколько тактов одной рукой, а другой отбивал такт. — А теперь, когда входит Папагено, темп возрастает, и от этого разговор кажется живее.
Эмма кивнула.
— Не понимаю, почему Моцарт об этом не подумал, — усмехнулась она.
— Всякое искусство открыто для индивидуальной трактовки. — Руки Аласдэра замерли на клавишах. — Попробуй пропой. — И он взял аккорд.
Эмма колебалась не больше секунды, потом запела. У нее оказалось хорошо тренированное контральто, но девушка была уверена, что ее голос недостаточно силен. Их с Аласдэром объединяло то, что оба стремились к совершенству и готовы были критиковать и собственное исполнение, и исполнение других. Но ария была так восхитительна, наполненная солнечным светом и смехом, что Эмма с упоением пела под аккомпанемент Аласдэра. А когда в момент контрапункта он присоединил к ее контральто свой приятный тенор, закрыла от удовольствия глаза — настолько прекрасно было петь в унисон с человеком, который так же наслаждался пением.
Эмма взяла последнюю ноту, ее голос воспарил вслед за ударом пальцев Аласдэра по клавишам, но музыка вдруг прекратилась. Последняя нота растаяла в воздухе, но воцарившаяся тишина была еще наполнена душевным теплом.
Руки Аласдэра упали с клавиатуры.
— Твой голос стал сильнее с тех пор, как я слушал тебя в последний раз.
— Просто лучше тренирован. — Эмма поднялась со скамьи. Музыка кончилась, и она поняла, что бедро Аласдэра все это время касалось ее юбки.
— Ты продолжаешь заниматься с Рудольфо?
— Оба лета. Он переехал в деревню, жил в нашем доме и своей суетой свел всех с ума. Такой мнительный! Но зато прекрасный учитель пения. — Эмма подвинула подсвечники на каминной полке, переворошила ноты на столе. Ее глаза беспокойно бегали, пальцы ни на минуту не оставались без движения.
Аласдэр повернулся на скамье у инструмента и пристально посмотрел на девушку.
— Так почему ты хотела меня видеть?
Ее нервные движения сразу прекратились.
— Из-за лошадей, — объявила она. — Я хочу купить двухколесный экипаж и пару лошадей. И еще верховую лошадь. Тетя Хестер решила, что все мои лошади — составная часть имения. — В глазах Эммы запылал знакомый золотистый огонь возмущения.
— Вот старая пройдоха! Неужели она собирается ездить на них всех сразу?
— Как же! — фыркнула Эмма. — Хотела бы я на это посмотреть. Не доедет до порога конюшни — сбросят! Но она считает, что лошади принадлежат имению и должны оставаться там. — Эмма поджала губы и посмотрела за окно в сад.
— А ты не могла бы их потребовать?
— Ты хочешь спросить, не мои ли они? Подарок Неда или что-то в этом роде? Нет. Строго говоря, старая пройдоха права: лошади принадлежат имению. — Эмма помолчала, сцепив пальцы, затем отрывисто продолжала: — Поэтому я решила завести собственную конюшню. — Она повернулась к Аласдэру как будто даже воинственно. — Надеюсь, у тебя нет возражений?
— Нет, почему я должен возражать, — миролюбиво ответил он, предпочитая не замечать ее воинственности и справедливо полагая, что на этот раз она направлена не против него. Если бы в комнате присутствовала тетя Хестер, то воинственность Эммы непременно нашла бы свою цель.
Девушка слегка покраснела и продолжала уже сдержаннее:
— Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в Таттерсоллз[2] и помог купить лошадей. Я знаю, что одной мне там появляться не положено.
— Тебе вообще там не положено появляться, — поправил ее Аласдэр, вынимая из кармана лакированную табакерку.
— Почему?
Аласдэр внимательно рассматривал табакерку.
— Потому что, дорогая Эмма, женщины не ходят в Таттерсоллз.
