Жаклин решила, что они едут на север. Ей этого никто не говорил — ее похитители вообще не давали себе труда разговаривать с ней, а Тавернер исполнял к тому же обязанности кучера, так что и между собой они почти не общались. Но она видела, как меняется пейзаж, и чувствовала, что воздух становится все более прохладным.
И это называется весна! Судя по всему, холодным равнодушным англичанам вообще не было дано ощущать смену времен года. Лето не избавляло их от ледяных ветров и холодных дождей, а начало апреля вполне могло сойти за декабрь. Жаклин просто застыла от холода. А в Париже, наверное, уже цветут каштаны, воздух тепел и мягок… Но на улицах по-прежнему заметны следы крови.
Она не верила в так называемый Амьенский мир и в сомнительное спокойствие, овладевшее Европой. Не верила, что французы готовы упорядочить свою жизнь, не верила обещаниям Бонапарта, она не верила ничему! Лучше уж быть здесь, в изгнании, — пусть даже пленницей человека, которого она ненавидит больше всего на свете. Ненависть к нему придавала ее жизни хоть какой-то смысл. Пока он в пределах досягаемости, возмездие возможно. А если возможно возмездие, значит, стоит жить!
Впрочем, поначалу, когда ее, связанную, с кляпом во рту, сунули в эту проклятую карету, жить ей не хотелось. Первое, что она сказала, когда Блэкторн вытащил кляп:
— А как же руки?
— А что с руками?
— Ты их не развяжешь?
Он сделал вид, что раздумывает.
— А где гарантии, что если я, как дурак, развяжу их, ты не бросишься на меня? Слово чести?
— Я не могу дать слово чести бесчестному человеку!
Блэкторн кивнул, в глазах его мелькнуло нечто похожее на усмешку.
— Я так и думал. Но мне что-то не хочется участвовать еще в одном боксерском мачте. Поэтому я пока воздержусь развязывать тебе руки. Если ты, конечно, не надумала приласкать меня и нарушить тем самым все мои планы.
— И в чем же они заключаются?
— Я думаю, что ты понимаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. Может быть, я тоже решил сделать месть содержанием своей жизни! Ты меня дважды чуть не убила. Первый раз — отравленным бренди, а второй раз — голыми руками. Благодаря тебе я провел два самых несчастных дня в моей небогатой счастьем жизни.
— «Не богатой счастьем жизни»?! — с возмущением повторила Жаклин. — Почему же, интересно, ты считаешь свою жизнь несчастной? Ты голодал? Тебя били? У тебя растерзали родителей на потеху кровожадной толпы? Ты…
— А ты голодала? — прервал он ее. — Тебя били? Кстати, как тебе удалось избежать ненасытной гильотины? Я знаю, что твои родители погибли. Как же ты сумела спастись, Жаклин? Где ты провела последние девять лет?
— В монастыре, — буркнула она.
На его красивом лице заиграла презрительная усмешка.
— Что-то на тебя не очень подействовало благочестие монахинь. Разве Христос не учил нас подставлять другую щеку? Что я, по-твоему, сделал, чтобы заслужить такую ненависть? Я не стоял в толпе, не был членом Революционного трибунала. Думаю, если бы я в это время был во Франции, меня бы тоже приговорили к казни. По их представлению, я великолепный пример того, как низко пал правящий класс.
— Если ты забыл о своей вине, то не стану отнимать у тебя время и напоминать о ней, — сказала Жаклин, отвернувшись к окну.
Но Блэкторн взял ее за подбородок и безжалостно повернул ее лицо к себе.
— Освежи мою память, — сказал он мягко, однако взгляд его был таким же жестким, как и рука.
Жаклин вдруг почувствовала слабость. Она не хотела вспоминать тот разговор в саду в Сан-Дуте, вспоминать собственный стыд от того, что ее невинная влюбленность была втоптана в грязь. Вспомнить — значит пережить все это снова.
— Я нечувствительна к боли, — сказала она тихо. — Думаю, скоро ты убедишься в этом. Так что, если ты надеешься добиться от меня чего-нибудь силой, ты ошибаешься. Если ты, конечно, не извращенец и не получаешь удовольствия, причиняя боль другим.
Какое-то время Блэкторн не двигался.
— Я получаю удовольствие от другого, — мягко сказал он наконец. — Позволь, я тебе это продемонстрирую. — Он неожиданно наклонился и поцеловал ее.
Жаклин перенесла бы любое тяжелое оскорбление, даже побои, наконец, но к тому, что он сделал, она была совсем не готова. Не была готова к тому, что губы его на ее губах окажутся такими мягкими, не была готова к его нежности. Ведь на протяжении десяти лет с ней никто не был нежен!
Если бы у нее были свободны руки, она бы убила его. Сейчас ей не оставалось ничего другого, как покориться.
Блэкторн отпустил ее, откинулся на подушки своей изрядно потрепанной кареты и, прищурившись, посмотрел на нее.
— Немногому тебя научили в твоем монастыре. Придется мне заняться твоим образованием.
Сказав это, Блэкторн отодвинулся подальше и закрыл глаза, а ей снова ничего не оставалось, как наблюдать за ним в зыбком утреннем свете. Ее руки и ноги были по-прежнему связаны, губы влажны от его губ; она вся дрожала от гнева — и от какого-то еще необъяснимого ощущения.
Жаклин было не привыкать к невзгодам и неудобствам. Но сейчас она так замерзла, что у нее сводило ноги, холод пробирал до костей. Она выжила, когда кругом были смерть и ужас, голод и жестокость. Поэтому теперь, сидя в дребезжащей и подпрыгивающей на ухабах карете, со связанными руками и ногами, она старалась убедить себя в том, что прошла через более страшные испытания. Убеждала, но плохо верила себе самой. Тогда ей хотя бы не досаждал Николас Блэкторн…
Он спал, несмотря на дребезжание кареты, на пронизывающий холод, на страдания своей пленницы. Спал как убитый, и Жаклин уже начала надеяться, что яд все-таки прикончил его. Надеялась, пока он не захрапел. Тогда она не выдержала и ударила его ногой по лодыжке. Блэкторн не проснулся, лишь пошевелился во сне, но храпеть на какое-то время перестал.
Ей надо было на что-то отвлечься, и она уставилась на своего похитителя. И как только она могла когда-то влюбиться в этого человека, пусть ей и было всего пятнадцать?!
Впрочем, несмотря на всю свою ненависть, Жаклин понимала, что ответ очевиден. Николас Блэкторн в свои двадцать два года был красив, как ангел. Золотистая кожа, темные волосы, ярко-синие глаза. Сейчас, через тринадцать лет, он уже не походил на ангела. Некогда безупречное лицо избороздили морщины, глаза впали, в темных волосах появилась седая прядь. Но он по-прежнему строен и силен, и женщины наверняка все так же сходят по нему с ума, все так же мечтают о нем… К счастью, она отказалась от этой мечты тринадцать лет тому назад. Но что же все-таки ей делать? Убежать? Убить его?
