— В таком случае, — сказал Максимилиан, — позови ко мне моего секретаря; мы станем работать с ним.
Секретарь явился. Максимилиан продержал его у себя до девяти часов. В это время доложили графу, что готов ужин. Он оставил секретаря и ушел в столовую, где дожидался его Альберт. Граф был так бледен и встревожен, что Альберт посмотрел на него с удивлением и спросил, не случилось ли чего. Максимилиан отвечал, что нет; потом сел за стол. Ему пришла мысль, что вино может рассеять его страх, и он пил более обыкновенного. Но вдруг ему представилось, что в таком состоянии скорее всего тревожное воображение может напугать его призраками. В ту же минуту он перестал есть и впал в такую задумчивость, что не слышал, как Альберт вышел из-за стола. Через некоторое время он бросил вокруг себя дикий взгляд и, не заметив своего сына, тотчас удалился в свою комнату, где нашел своего секретаря за прежнею работою.
— Вы ничего не слышали и не видели, Вильгельм? — спросил граф.
— Нет, ваше сиятельство, — отвечал секретарь.
— А мне показалось, что кто-то входил сюда.
Граф начал ходить большими шагами по комнате; по временам он останавливался перед потаенною дверью и смотрел на нее с невольным ужасом.
— Вильгельм, — снова начал граф, — долго ли вы проработаете?
— Часа три или четыре, ваше сиятельство, — отвечал секретарь.
— Мне хотелось бы, чтобы вы закончили все к утру.
— Я могу взять работу в свою комнату.
— Нет, заканчивайте здесь, это будет лучше.
Секретарь поклонился в знак повиновения и принялся за работу. Между тем Максимилиан позвал слугу, приказал раздеть себя и лег в постель. Неизвестно, долго ли он спал, как вдруг пробудился от какого-то непонятного ужаса. Он приподнял голову; холодный пот струился по его челу. Потом он заметил, что свечи гаснут одна за другою. Вильгельм, без сомнения, утомленный работою, спал в своем кресле. Граф хотел закричать, но слова замирали на его устах; хотел встать, но как будто невидимая рука придавила его к постели. Между тем свечи погасли; в комнате воцарилась мрачная ночь. Почти в эту же минуту скрипнула дверь; граф сомкнул глаза и завернулся в одеяло.
Кто-то приближался к его постели; по какому-то неопределенному побуждению он открыл глаза и украдкою посмотрел на безвестного посетителя. Наконец кто-то отдернул занавес его кровати — и он узнал тень Альбины. Роковая посетительница явилась на этот раз с гневным видом и устремила свой строгий взор на Максимилиана.
— Максимилиан! Максимилиан! — произнесла Альбина отрывистым голосом. — Ты забыл мои слова. Ты ударил моего сына и нарушил мой могильный покой! Берегись, Максимилиан, берегись! Сын будет проклинать тебя, мертвая накажет тебя. Ты слышишь меня в последний раз; не забывай моих речей. Слушай. Эверард твой сын, как и Альберт. Ты любишь Альберта и ненавидишь Эверарда, но я бодрствую над моим сыном. Удались отсюда, оставь замок, я позволяю тебе это, но именем Бога запрещаю тронуть хоть один волос на голове моего сына; оставь его, не угрожай ему. Ты не хочешь быть ему отцом, не будь и палачом. Повинуйся, иначе ты погибнешь здесь, будешь осужден там. В первый раз ты видел меня в комнате дитяти; теперь видишь здесь, но в следующий раз — подумай об этом — ты встретишься со мною в подземелье, в моей могиле. Теперь я возвращусь с мое гранитное жилище. Завтра, как четырнадцать лет назад, ты, быть может, опять скажешь: я бредил. Я хочу, вывести тебя из этого заблуждения. Узнаешь ли ты эту цепочку, которая двадцать лет тому назад обвивала шею твоей невесты и спустя четыре года была зарыта в могилу вместе с бренными останками твоей жены? Эту цепочку, Максимилиан, ты найдешь завтра на своей шее.
С этими словами Альбина сняла с себя цепочку и надела ее на шею Максимилиана, помертвевшего от страха.
— Теперь, — прибавила Альбина, — я сказала все. Прощай, Максимилиан, не забывай ничего.
Призрак удалился.
На другой день с первым мерцанием зари Максимилиан проснулся или, лучше сказать, вышел из своего оцепенения. Он прикоснулся к своей шее и побледнел.
— Вильгельм! — закричал он. — Вильгельм!
— Что угодно вашему сиятельству? — спросил испуганный секретарь, пробудившись ото сна.
— Я хочу говорить с егермейстером Джонатаном; пошлите за ним сейчас.
— А это дело, — робко спросил секретарь, — прикажете кончить?
— Возьмите его с собою.
Граф встал с постели и проворно оделся. Когда Джонатан вошел в комнату, Максимилиан был еще бледен и страшен.
— Джонатан, — сказал он, — ты был при похоронах Альбины, видел, когда положили ее в гроб. Не обманывай меня, скажи, как она была одета?
— Она была в белом платье, — отвечал егермейстер, — и была так же прекрасна, как и при жизни.
— Заметил ли ты что-нибудь на ее шее?
— На ней была золотая цепочка. — Не эта ли? Узнаешь ли ты ее?
— Да, если бы только она не была зарыта в могилу.
Граф сделался бледнее прежнего и отпустил Джонатана.
Через четверть часа Максимилиан вместе с Альбертом оставили замок и отправились в Вену.
Солнце было уже высоко, когда Эверард проснулся. Небо было чисто, только с севера медленно выдвигалось черное облако.
— Вот символ моей судьбы! — сказал Эверард, взглянув на небо. — Я счастлив покуда, но какое-то горе грозит мне впереди. Куда мне идти? Я не хочу жить в замке, где мой отец принял меня хуже нищего; не хочу возвратиться в хижину, где я, не знаю почему, боюсь встретиться с Роземондою.
Эверард в задумчивости опустил голову. Он не плакал; тысячи мыслей, тысячи планов толпились в его уме.
— Мне остается одно, — сказал он наконец, с твердою решимостью встав со своего места, — надо соединиться с моим дядею Конрадом. Как это будет, не знаю, но Провидение не оставит меня, моя мать будет мне покровительницею; я сделаю, что могу, а судьба приведет меня к моей цели.
Не долго надо было собираться ему в дорогу; будущность составляла все его богатство; ему стоило только взять палку и пуститься в путь. Он стал на колени и с сыновнею горячностью просил покровительства своей матери. В полдень он вышел уже из любимого эппштейнского леса и очутился на большой дороге, которая вела к Майнцу. Еще раз он оглянулся назад, чтобы проститься с родными местами, и его взор упал на склон горы. В эту минуту показался у опушки леса егермейстер Джонатан; он пробирался по тропинке и вел в поводу свою маленькую лошадку, на которой сидела улыбающаяся Роземонда. Наш путешественник растерялся; он не мог двинуться с места, не мог оторвать взгляда от своих друзей. Роземонда тотчас заметила Эверарда, и на ее личике засветилась искренняя радость. Она спрыгнула со своей лошадки и подбежала к молодому человеку, протянув ему руку.
