Ознакомительная версия.
Ничего, по-взрослому рассуждала Катрин, стерпится – слюбится...
Она всецело погрузилась в мечты о своем будущем, и поэтому случившееся грянуло для нее словно гром с ясного неба.
11 марта она проснулась в другой стране. У прежней был император Павел. У новой оказался император Александр. Еще вчера Катрин была сестрой великого князя, теперь она стала сестрой императора. А ненавистная Елизавета сделалась императрицей!
* * *
Алексей уже думать перестал о той таинственной карете, когда она появилась вновь. На дворе стоял апрель, и это был самый невероятный, самый сказочный апрель в его жизни! Все началось с того, что Наталья прислала нарочного в его воронежскую «ссылку», где он медленно сходил с ума от тоски и любовного томленья, и наказала немедля возвращаться. Не-мед-ля, – дважды подчеркнула она это слово волнистыми линиями. И ничего не объяснила. Алексей перепугался было, однако Наташа, видимо, предчувствовала, какой переполох произведет ее сумбурное письмо в душе влюбленного кузена, а потому нарисовала сбоку смешную развеселую рожицу, а еще – сердце, пронзенное амуровой стрелой.
Взглянув на рожицу, Алексей успокоился, но, заметив рядом сердечко, снова затревожился, забился, задергался – и выехал верхом в сопровождении слуги, который вел в поводу двух сменных лошадей. Алексей уже не раз убеждался в том, что верхом на сменных одолеть 472 версты от Воронежа до Москвы можно за сутки, а порой и того быстрее. Дороги, как всегда в эту пору, разъезжены, возок немедленно завязнет, а легконогая лошадь найдет тропочку-обочинку!
Так и вышло. К исходу ночи он прибыл в свой дом в Москве, поспал несколько часов и так же, на сменных, помчался в Петербург.
Алексей приехал к себе на Сергиевскую ночью и с трудом сдержался, чтобы не ринуться к Наталье немедленно. Он бы и ринулся, но старый слуга Ерофеич, который стерег дом во время отсутствия хозяина, самым подлинным образом лег на пороге всеми своими старыми костьми и поклялся, что барин уйдет из дому только через его труп. Спустя минуту бешенства Алексей понял, что Ерофеич прав. Весь в дорожной грязи, едва передвигающий ноги – хорош же он будет визитер в изысканном особняке Голицыных!
Ерофеич в две минуты спроворил баньку, а потом Алексей не заметил, как уснул. Подхватился чумовой и злой, раскричался на слугу, что позволил уснуть, что не разбудил, а потом несколько утихомирился и послал казачка с запиской к Наталье – известить о своем приезде, наказав ждать ответа. Но казачок воротился без оного, сообщив, что господа с вечера уехали в загородный дом к брату князя и празднуют там именины. Воротятся только завтра.
Алексей опешил. Было такое ощущение, словно он с разбегу врезался в стену. Собственная лихорадочная спешка показалась совершенно дурацкой. У него разболелась голова, да так, что впору просить Ерофеича сделать ему уксусный компресс, как барыньке, страдающей мигренью.
Алексей подошел к окну и с тоской уставился на улицу. Начался дождь – серый, унылый, бесконечный петербургский дождь. Стекло, к которому Алексей приткнулся горячим от нетерпения лбом, нагрелось и запотело от дыхания. Алексей провел по нему пальцем, рисуя загадочный вензель. Потом на стекле возник женский силуэт... Алексей зло мазнул ладонью, стирая абрис. Чего он только не возомнил себе, прочитав Наташино письмо! А вдруг это всего лишь обычная шуточка его взбалмошной кузины, которая то посоветовала влюбленному найти забвение с другой, то решила потешить его призраком надежды... таким же зыбким, как силуэт, нарисованный на запотевшем от дождя стекле!
Алексей вдруг замер, пристально вглядываясь в серую муть, колыхавшуюся за окном. Небольшая черная карета появилась из-за угла и стала напротив крыльца.
Он сразу узнал эту карету...
«Она! – Кровь ударила в голову. – Это она прислала за мной! И тогда... тогда тоже была она!»
Роняя все из рук и путаясь в плаще, ежеминутно подскакивая к окошку, чтобы посмотреть, не уехала ли карета, и отчаянно крича на ошеломленного – никогда тот не видел барина таким! – Ерофеича, Алексей наконец кое-как оделся и выскочил на крыльцо. И в ту же минуту приотворилась дверь кареты.
Сердце взбалмошно стукнуло.
Снова, как тогда, камеристка в черном плаще с капюшоном вышла вон. Но, в отличие от прошлого раза, она не молвила ни слова, указав на приотворенную дверцу: служанка не сомневалась, конечно, что он кинется внутрь, как кот к миске со сметаной!
И он кинулся было, но, уже шагнув на ступеньку, вдруг сообразил, что больше напоминает мышонка, который, прельщенный огарочком свечки, спешит в мышеловку.
Алексею мгновенно стало стыдно своей поспешности, он попытался сделать вид, что не так уж торопится, но оскользнулся и неуклюже влетел внутрь.
Камеристка фыркнула за спиной, но тотчас подавила смешок – вернее, он был отрезан захлопнувшейся дверцей.
Алексей снова очутился в непроницаемой тьме. И снова ноздри его расширились, затрепетали, ловя знакомый розовый аромат.
– Ну, иди сюда, – послышался женский шепот, и руку Алексея стиснули шелковые перчаточные пальцы.
У него перехватило горло. Но не от волнения, нет! Что-то с ним такое было, что-то болезненное, отчего он не выносил прикосновения к некоторым сортам шелка. Судорогой стискивалась гортань, он начинал задыхаться и потом долго не мог прийти в себя. Еще в детстве, когда это стряслось впервые, Алексей лишился сознания и смертельно напугал матушку. И сейчас накатило то же самое злостное недомогание. Дыханье сперло, ноздри забил тяжелый лавандовый дух...
Лавандовый?
Как человек, который провалился в полынью да оказался затянут под лед течением, он задергался, забился, пытаясь нашарить ручку дверцы.
– Куда вы?! – обиженно воскликнула женщина, но Алексей уже нашел ручку, нажал ее и выскочил из кареты.
Чуть не упал, поскользнувшись, и, не оборачиваясь, дал стрекача к своему крыльцу, сопровождаемый возмущенным окриком камеристки:
– Куда?! Что это значит?!
Алексей взлетел по ступенькам, рванул на себя дверь, вслед за которой на крыльцо вывалился подсматривавший за барскими похождениями Ерофеич, ворвался в сени и, чуть обернувшись, крикнул распластанному на мокрых досках слуге:
– Дверь запри и никого, слышь мне, никого не пускай!
– Барин, да что ж это?! – заячьим кликом взмолился, с усилием приподнимаясь, ошалелый Ерофеич. – Никак француз приступил? Али турок?!
– Я тебе сейчас такого француза дам али турка! – огрызнулся Алексей, уходя вглубь дома и более не оглядываясь.
Он ощущал некоторую неловкость, понимая, что бегство его было паническим и, очень возможно, смешным. Да и что? И ладно! Не тот вор, кто воровал, а тот, кто попался, гласит народная мудрость, а Алексею сейчас очень не хотелось попасться. Ловко его вознамерились подловить, да не удалось! Видать, совершеннейшим идиотом похотливым его числили! Да, таким он и был, но недолго. В ту минуту, когда перехватило горло шелковым удушьем, он вдруг осознал, что от дамы, сидящей в карете, пахнет лавандою. Все кругом было по-прежнему розами раздушено, но та, что находилась в карете, розами не благоухала!
Ознакомительная версия.
