— Бал Партии развития семьи, где будет объявлена кандидатура Уильяма на пост мэра, в следующую пятницу, — наконец соизволила пояснить Изабелла.
— Где общество наконец увидит воссоединенных мистера и миссис Генри Шунмейкер, — подхватил кандидат с тем, что Пенелопа сочла дружелюбной улыбкой. Если такой фальшивой добротой он надеялся смягчить свои слова, то это определенно не сработало, ведь летняя череда развлечений, которую уже воображала себе Пенелопа, отменилась всего одним предложением.
— Что? — резко переспросила она, никак не сумев скрыть разочарование. Перед её глазами, как в последнюю их встречу, снова встал Генри в парадном мундире и кожаных крагах на начищенных сапогах, уходящий прочь, безразличный к её страданиям.
— Покажи ей, — скомандовал свекор, и от стены отделился слуга. Пенелопа машинально взяла телеграмму, прочла её и положила на прежнее место на серебряном подносе. — Видишь? — продолжил старый Шунмейкер. — Скоро твой муж вернется.
Пенелопа взглянула на телеграмму — она уже знала, как это произойдет. Старый Шунмейкер устроит так, что менее серьезные газеты восхвалят Генри как по-настоящему храброго солдата. Эти менее серьезные газеты, конечно, читали закадычные друзья Пенелопы и её злейшие враги, и все они при встрече поздравят её с тем, что у неё такой чудесный муж, и что он целым и невредимым вернулся домой. Но для кипящей ненавистью на оттоманке Пенелопы ничто не казалось более несвоевременным.
После короткой паузы Пенелопа подняла глаза и фальшиво улыбнулась членам семьи. Она знала, что если люди судачат о ней, то стоит быть благодарной за возвращение мужа, но никак не могла выдавить из себя положенное ликование. Ей нравилось всегда побеждать, но уже давно её стратегия не приводила к победе.
— За Шунмейкеров! — воскликнул Уильям, поднимая бокал бурбона, в котором загремел лёд, отражающий льющийся в окна свет. — И за Партию развития семьи, — добавил он. Пенелопа не удержалась и закатила глаза, и не осталась одна, поскольку Изабелла недавно перестала притворяться, что заинтересована в политических стремлениях мужа, за исключением случаев, когда могла попрекнуть невестку недостаточным их знанием. — И за молодую пару, которая теперь сможет вернуться к важному делу продолжения нашего славного рода…
Хотя Пенелопе было горько это слышать, она знала, что в этот момент должна изобразить боль утраты, и поэтому позволила щекам слегка зарумяниться, а морщинкам прорезать гладкий высокий лоб. Гнетущая тишина повисла в богато обставленной комнате. Старый Шунмейкер, казалось, пожалел о неосторожно брошенной фразе. Все Шунмейкеры знали, что Генри поступил подло, когда ушел на службу, оставив беременную жену, и упоминать об этом сейчас было по меньшей мере необдуманно. Но, как и принято в бессердечном обществе, пауза затянулась лишь на минуту, чтобы дать неловкости пройти. Семья вернулась к безопасной теме. Пенелопа отчаянно моргала и сверкала глазами на Шунмейкеров, сидевших и стоявших неподвижно в своем великолепии, как на огромном и бессовестном портрете. Раны, нанесенные ей этой семьей, внезапно оказались разбережёнными.
— Прошу меня извинить, — невежливо бросила Пенелопа и вновь удивилась, поскольку никто не попытался её удержать, когда она встала и направилась к дверям. Никто не спросил, всё ли с ней хорошо, как она себя чувствует, и не вернулась ли к ней меланхолия. Осознание этого подстегнуло её, и Пенелопа зацокала каблучками по ведущему из гостиной коридору. Когда она дошла до холла, её зубы крепко сжались, а спина неестественно выпрямилась. В глазах появился нездоровый огонек, отчего Пенелопе стало тяжело фокусировать взгляд, но она успела заметить дворецкого, идущего к ней из вестибюля.
— Миссис Генри, — начал он, но договорить не получилось.
— Ах! Отлично, — Пенелопа говорила визгливым голосом, но её это не беспокоило. Ей было важно, чтобы её слова донеслись до ушей троих оставшихся в роскошной гостиной Шунмейкеров, несомненно, продолжающих хранить гробовое молчание. — Как вам известно, возвращается мой муж, и поэтому необходимо обустроить для него отдельную спальню, потому что я ещё слишком слаба и не желаю, чтобы кто-то вторгался в мою постель. Выделите ему комнату подальше от моей, возможно, в восточном крыле. Пожалуйста, перенесите туда все его вещи и сообщите прислуге, что мне неинтересно знать, чем он там занимается. А подарок принца Баварии поставьте на мой туалетный столик.
Затем Пенелопа развернулась и целеустремленным шагом направилась в свои покои. Оставшись без первого проблеска приятного времяпровождения за долгие месяцы, Пенелопа ощутила жгучую боль и совершенно не намеревалась облегчать жизнь любому человеку, имеющему хоть малейшее отношение к тому постыдному плену, в который превратился её брак.
Иногда конец на самом деле знаменует начало, а начало — конец. Или так заканчиваются некоторые приёмы из числа посещенных мною, что является ещё одной причиной, почему я никогда не путешествую без разнообразия в гардеробе.
Миссис Л.А.М. Брекинридж «Законы пребывания в великосветских кругах»Диана смотрела, как очертания Гаваны медленно удаляются от неё, словно утопический берег, с которого она изгнана навеки. Барочные купола церквей становились все меньше и меньше, и Диана наконец начала свыкаться с мрачной мыслью, что больше никогда не пройдется по улицам старого города под дождем, не потрогает пальмовые листья на побережье, не увидит рассвет над мостовой после ночи тяжелой работы. Вместо этого вокруг будет Нью-Йорк, город, который она покинула глухой ночью. Там её поджидает жена возлюбленного Дианы, вооруженная знанием всех грехов, когда-либо совершенных соперницей. Но даже учитывая всё это, Диана не жалела себя. Генри стоял у нее за спиной, обнимая её так, словно хотел защитить от гуляющего по палубе ветра. Позади него маячили двое солдат из отряда полковника Коппера, которых уполномочили препроводить великосветскую барышню в отчий дом. Этим утром прозвучало множество разглагольствований и просьб, но полковник так и не изменил мнения, что подведет свою страну, если не настоит на отъезде мисс Холланд из зарубежного порта, в котором полковник, в конце концов, являлся одним из высших армейских чинов. Он хотел, чтобы Генри остался на Кубе, но тот настоял, что девушке будет непозволительно так долго путешествовать без сопровождения старинного друга семьи, к тому же женатого. И так как все доводы полковника сводились к правилам приличия, ему пришлось сдаться. Тем утром Генри надел военную форму и застегнул её на все пуговицы. Диана подумала, что долго будет вызывать в памяти этот образ: серьезное лицо, живой взгляд темных глаз, широкие плечи под синим мундиром. Изгнанники особо не разговаривали друг с другом с той самой минуты, когда их застигли в одной постели. Об ожидающем их будущем было слишком сложно говорить. В любом случае, первый огонек между ними пробежал, когда Генри, казалось, давным-давно был помолвлен со старшей сестрой Дианы, и в отношениях между влюбленными никогда не было места легкому разговору.
