Ознакомительная версия.
– Ну вот ты и заполучила такого человека, который тебя увезет. И не вздумай отказываться, слышишь, Сонечка? Когда еще выпадет такая удача! Попробуем поискать для меня кого-то другого. Конечно, это будет очень сложно, ведь я старше тебя на семь лет. Но… Знаешь что, Соня? Если сможешь, постарайся и ты полюбить Владимира. Он прекрасный человек! Он мог бы стать тебе хорошим мужем.
– Еще раз говорю, ты ошибаешься. Ни у него, ни у меня и в мыслях нет ничего такого! Я люблю только математику и свою свободу. И так будет всегда!
– Анна, где твоя сестра? Гости давно собрались, а она так и не удосужилась выйти к ним. Это неприлично, в конце концов!
– Мама, она… она куда-то ушла.
– Как ушла?! Куда?
– Барыни, не извольте беспокоиться. Барышня передала вам записочку.
– Что за новости! Василий, друг мой, что происходит с нашей дочерью? Какая-то записка…
– Давайте посмотрим, что там такое? О Господи… «Папа, я у Владимира, прости, но я надеюсь, что теперь ты уже не будешь противиться нашему браку. Софа».
– Какой ужас…
– Какой позор! Я должен немедленно привезти ее обратно!
– Папа, мама, не мешайте им. Они любят друг друга, пусть будут счастливы. Конечно, Владимир небогат, но у Сонечки хорошее приданое.
– Я боюсь, что он гоняется именно за ее приданым!
– Оставьте вы их в покое, пусть делают, что хотят! Лучше повенчайте их как можно скорей, да и дело с концом.
– Владимир, я должна сказать тебе… Ты не имеешь права писать мне такие письма. Мы с тобой должны быть, как брат и сестра. Мы обвенчаны, ну и что? Мы ведь договорились, что наш брак – простая формальность. Что это за письмо, я не понимаю? «Вот уже целая вечность, как мы расстались, мой милый, чудный друг, и я опять начинаю считать дни, которые остались до нового свидания…» Меня это огорчает, понимаешь?
– Прости, Сонечка, но я ничего не могу поделать с собой. Я люблю тебя. Мне надоело притворяться. Как ты думаешь, почему я захотел жениться именно на тебе, а не на Анне? Я хочу стать твоим мужем на деле.
– Никогда! Ни-ког-да! Не огорчай меня, я не хочу увидеть в тебе такого же собственника и ретрограда, как другие мужчины. Я думала, ты человек новый, прогрессивный, передовой. Никаких пошлостей, ты слышишь?
Софья стояла перед зеркалом и придирчиво осматривала волосы надо лбом. Неужели седой волосок? Вроде бы рано, в девятнадцать-то лет… Но история с замужеством определенно стоила ей седых волос! Как все-таки это сложно – быть свободомыслящей женщиной. Ни один мужчина не способен видеть в женщине только друга. Ни один! Счастливы дурнушки, к ним никто не пристает, им мужчины не отказывают в праве на ум. А если у тебя сверкающие глаза, и щедрая улыбка, и нежное лицо, и правильные черты, и складненькая фигурка, значит, ты годишься лишь на то, чтобы польку танцевать да по-дурацки хихикать. Да кто из этих олухов, которые смотрят на нее покровительственно, рассуждают о том, что дело женщины – дом и дети, способен постигнуть суть дифференциальных исчислений с такой скоростью, с какой постигла их Софья?
Ей было тогда пятнадцать, она об этих уравнениях в жизни не слышала, однако даже знаменитый преподаватель математики лейтенант флота Александр Николаевич Страннолюбский сказал: такое, мол, ощущение, будто вы о пределе и о производной уже знали раньше. Оказалось, и правда знала. Комнату девочек на даче родители оклеили случайно сохранившимися типографскими оттисками лекций по дифференциальным и интегральным исчислениям. Разумеется, листки были наклеены в сущем беспорядке, но Софа часами простаивала перед стенами, пытаясь постигнуть связь отрывочных формул. Ей казалось, она читает какую-то магическую книгу, сборник волшебных заклинаний. Только подумать… нет, просто вспомнить смешно, что когда-то она ненавидела арифметику, что математические выкладки казались ей скучными! К счастью, это прошло настолько быстро, что ее преподаватель Малевич перед началом изучения алгебры позволил проштудировать двухтомный курс арифметики Бурдона, применявшийся в то время в Парижском университете.
Математика… Что может быть волшебней словосочетания «квадратура круга»? Это же поэзия, самая настоящая поэзия! Глупец тот, кто говорит о сухом математическом уме. У математика ум живой и прихотливый, как у поэта! Математика требует фантазии. Нельзя быть математиком, не будучи поэтом в душе. А еще математика, так же, как поэзия, как творчество, как искусство, требует полного самопожертвования. Необходимо отрешиться от всего – от семьи, от любви, от личного счастья, чтобы эти непостижимые формулы ответили тебе взаимностью и открылись перед тобой.
Кто это говорил ей о самопожертвовании художника, о невозможности творческой личности быть счастливой? Ах, да, Достоевский. Ну, конечно, Федор Михайлович…
Боже, как была влюблена в него Софа! А он-то был влюблен в Анюту. Какой скандал закатил отец, когда узнал: его, генерала Корвин-Круковского, старшая дочь пишет рассказы, печатается в каком-то журнальчике и даже получает за это деньги. Честное слово, можно было подумать, что Анюта вышла на панель! Правда, узнав, что главный редактор журнала – господин Достоевский, известный писатель, генерал смягчился и даже пригласил его в гости. Лишь только увидев его, Сонечка влюбилась. Она была счастлива, что знаменитый писатель не делает никакой разницы между ней, четырнадцатилетней, и старшей сестрой, которой уже был двадцать один год. И он никогда не отсылал ее в детскую, когда заводил с сестрами разговоры, от которых матушка, узнай она о них, упала бы в обморок.
Например, однажды Достоевский сказал, что припадки эпилепсии, падучей, которых больные стыдятся, доставляют ему огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Вернее, не сам припадок, а мгновение перед его началом…
– Вы все, здоровые люди, – рассказывал Достоевский, – не подозреваете, что такое счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет, он не лжет! Он действительно был в раю – в припадке падучей, которой страдал, как и я. Не знаю, не помню, длится это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но верьте слову: все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него.
А между тем Соня знала, что Достоевский безмерно страдал от эпилепсии. После припадков он становился ужасно капризным, раздражительным, требовательным. Его все задевало, сердило, трогало. Появляясь в таком состоянии у сестер, он пускался в самые немыслимые откровения. Как-то раз завел речь о том, совместимы ли гений и злодейство. Назвал Пушкина развратником и заявил, что талант, гениальность существуют вне зависимости от человеческой натуры, во всем своем блеске и величии. И признался, что однажды изнасиловал десятилетнюю девочку.
Ознакомительная версия.
