Она могла похвастаться восхитительными изгибами, а волосы блестели, как золотые яблоки солнца. Они завивались буклями и локонами, и все, что теперь желал Гауэйн, – это распрямить их и любить эту леди на постели из вереска.
Но именно эти глаза манили герцога, хотя смотрели на него с учтивым безразличием, мечтательной безмятежностью, без малейшего признака лихорадочного энтузиазма, с которым его обычно рассматривали незамужние молодые дамы.
Гауэйн не считал себя человеком, склонным к плотским желаниям. Герцог, по его мнению, не имел права поддаваться похоти. Он с насмешкой наблюдал, как его знакомые джентльмены падают к ногам женщин с кокетливыми улыбками и округлыми ягодицами. Он испытывал к ним жалость, как сейчас, при виде графа и его цветущей жены. Но в этот момент стоило лишь взглянуть на леди Эдит, как любовь и ее спутница-поэзия возымели смысл. На память пришла строчка стихотворения, словно написанная для этого мгновения:
Я красоты не знал до этой ночи[1]…
Возможно, и Шекспир иногда на что-нибудь годился.
Розовые губки леди Эдит сложились в улыбку. Низко присев, она наклонила голову:
– Ваша светлость, какое удовольствие познакомиться с вами.
Для Гауэйна графиня словно перестала существовать. Мало того, зал, полный людей, слился со стенами.
– О, удовольствие целиком мое, – возразил он, не кривя душой. – Могу я иметь честь пригласить вас на танец?
Он протянул руку. Сей жест был встречен без особого энтузиазма, но со сдержанностью, привлекавшей его так же сильно, как оттолкнула бы готовность. Гауэйн хотел одного: заставить эти безмятежные глаза светиться для него, видеть в ее взгляде восхищение, даже обожание.
Леди вновь наклонила голову и взяла его руку. Ее прикосновение жгло даже сквозь перчатки, словно согревая некую часть его души, которая до сих пор была холодна. Вместо того чтобы поморщиться, он боролся с порывом притянуть ее ближе.
Эдит танцевала грациозно, как морская волна. И все время молчала.
В танце приходилось отстраняться и отдаляться. Пара оказалась в другом конце зала, и тут до Гауэйна дошло, что они до сих пор не обменялись ни словом. Он не мог вспомнить ни одного человека, который был бы столь же молчалив в его присутствии. И все же она, очевидно, не испытывала ни нужды, ни склонности говорить с ним. Ему же и молчание казалось приятным.
Гауэйн осознал, что испытывает огромное удивление.
Они повернулись и стали продвигаться обратно. Он пытался придумать, что сказать, но на ум ничего не приходило. Герцог овладел искусством вежливой беседы и мог несколькими, прекрасно выбранными словами успокоить целую гостиную, полную людей, взбудораженных его присутствием.
Но по его мнению, молодые леди не нуждались в поощрениях. Обычно они лихорадочно улыбались, болтали глупости, а их глаза посылали сверкающие послания в его сторону. Гауэйн был отнюдь не глупцом. И понимал, что жизнь только сейчас преподнесла ему само совершенство. Все в Эдит было изысканным: ее непринужденное молчание, ее безмятежность, ее очаровательное лицо, манера танцевать так, словно ноги едва касались земли.
Из нее выйдет идеальная герцогиня Кинросс. Гауэйн уже представлял портреты, которые закажет: сначала только герцогини. Потом второй из четырех или пяти: он предоставит ей решать вопрос о количестве детей. Но первый будет висеть над каминной доской в величественной гостиной.
Танец закончился – заиграли вальс. Леди Эдит присела перед ним.
– Вы окажете мне честь протанцевать и этот танец?
Его голос лишился обычного размеренного тона и звучал взволнованно.
Она подняла на него глаза и тихо ответила:
– Боюсь, что этот танец обещан лорду Бекуиту…
– Нет, – отрезал Гауэйн, хотя прежде никогда не поступал так неучтиво.
– Нет?
Глаза Эдит слегка расширились.
– Этот вальс мой.
Стантон протянул руку. Леди чуть помедлила и снова вложила в его ладонь свою. Осторожно, словно укрощая птичку, он положил вторую руку ей на талию.
Кто бы мог подумать, что вся эта романтическая чепуха о том, что прикосновение возлюбленной обжигает, окажется правдой?
Пока они танцевали, Гауэйн смутно сознавал, что все собрание глазеет на них. Герцог Кинросс два раза подряд танцует с дочерью Гилкриста! К утру новость облетит весь Лондон.
Но Гауэйну было все равно. Сердце билось в такт музыке, пока он изучал Эдит. Пристально. Черту за чертой. Она была абсолютно восхитительна. Губы такой формы, точно у нее в запасе поцелуй или улыбка, которых она никогда никому не дарила.
Их ноги двигались в идеальной гармонии с музыкой. Гауэйн в жизни не танцевал лучше. Они вальсировали, как искры, выброшенные пламенем, но по-прежнему не произносили ни слова.
Ему пришло в голову, что слова и не нужны: они беседовали языком танца.
У Гауэйна зародилась еще одна мысль: он никогда не сознавал, как одинок. До этой минуты.
Когда последние аккорды вальса замерли, он поклонился партнерше, и снова выпрямившись, обнаружил рядом выжидавшего Бекуита.
– Герцог, – начал тот, с отчетливым холодком в голосе, – по-моему, вы ошиблись: этот танец был обещан мне.
Он с видом несправедливо обиженного выставил локоть в сторону леди Эдит.
Та повернулась к Гауэйну с вежливой прощальной улыбкой и положила ладонь на сгиб руки Бекуита.
Гауэйн сгорал от нетерпения. Он шотландец и не понимает подобного рода учтивости, особенно между мужчиной и женщиной. Он хотел показать ей, что чувствует. Увлечь за колонну, сжать в объятиях и поцеловать.
Но она не его жена… пока. А до тех пор придется следовать правилам.
Он наблюдал, как его будущая жена идет к танцующим под руку с виконтом.
Гауэйн был богаче Бекуита. И красивее. Если только Эдит не предпочитает худых, как щепка, мужчин. Да и нельзя сказать, чтобы она смотрела на него с желанием во взоре.
Но конечно, никто не захочет иметь откровенно сладострастную жену. Его дед встретил бабку на званом обеде и сразу понял, что та станет следующей герцогиней, хотя в то время ей было только пятнадцать, и для своего возраста она отличалась застенчивостью. Кому придет в голову пожелать, чтобы будущая или настоящая герцогиня искала внимания чужих мужчин?
Гауэйн решил вернуться на следующее утро с визитом. Такова была часть ритуалов ухаживания в Англии. Повезти ее на прогулку, а потом попросить у отца руки дочери.
Как только он все решил, отвел в сторону графа и затронул тему фунтовых банкнот. Закончив дело, Гауэйн сказал:
– Я заеду завтра нанести визит вашей дочери, прежде чем ехать в Брайтон, и обсудить наши выводы с «Помфриз-банк».
В глазах графа Стантон увидел одобрение. Очевидно, тот пригласил герцога на этот бал по причинам, не имевшим ничего общего с тем, обеспечит ли правительство банкноты золотыми соверенами или нет.
