Замок отца полностью твой, как и его земли. Можешь делать с ними всё, что хочешь — считай, что я отказываюсь от своих прав на отцовские владения. Не вини себя в том, что я уехал от вас — так было нужно. Я не могу быть с вами и не хочу быть против вас. Ничего, мир велик, и в нём, Бог даст, найдётся место для Леона, бывшего капитана гвардейцев, так и не ставшего бароном дю Валлоном.
Не ищи меня, это бесполезно. Если хочешь помочь мне, помолись за меня — хотя уверен, ты сделаешь это и без напоминания. Не давай Анри и Жаклин ссориться, а то так может дойти и до новой дуэли. Держись подальше от Лувра — он не для таких чистых душ, как твоя. Храни отцовскую шпагу — может, ты когда-нибудь передашь её вашим с Раулем детям.
Твой, как бы мне ни хотелось это забыть, брат
Леон»
После такого письма невозможно было вернуться и забрать все написанные слова назад, поэтому Леон продолжал упорно нестись вперёд, преследуя свою пока ещё невидимую цель. А цель уже показалась на горизонте, её неясные очертания вырисовывались под покровом тумана, едва сын Портоса оказался в Бретани — этом гордом свободолюбивом краю, пропитанном запахом моря и соли, криками чаек и зеленью лесов. Здесь даже дышалось как-то легче, свободнее, и Леон впервые за много дней сумел вздохнуть полной грудью, а терзавшие его мысли не ушли совсем, но будто бы отступили, затаились в тени.
После ночи, проведённой на постоялом дворе, Леон раздумывал о дальнейшем пути, жуя знаменитые бретонские блинчики — те на вкус были отвратительными, пересоленными, словно вся соль из моря впиталась в них. В помещении было шумно и тесно, люди пили, ели, болтали, пихали друг друга локтями, пышнотелая румяная жена трактирщика разносила еду и подливала в кувшины вино, ловко уворачиваясь от рук некоторых подвыпивших мужчин и со смехом отвечая на их крепкие словечки не менее крепкими выражениями. Несмотря на тесноту, Леон сидел за столом в полном одиночестве — люди натыкались на его мрачный воспалённый взгляд, как на остриё шпаги, замечали и саму шпагу, висевшую на боку, и спешили убраться восвояси. Сын Портоса не особо желал прислушиваться к разговорам, но пара-другая фраз то и дело долетали до него.
— Урожай, слава Господу, хороший… Да и рыба точно сама в сети идёт…
— Да не было меня на том сеновале! Уж если бы я решил путаться с девчонками, то разве выбрал бы эту тощую Клариссу?
— Хороший сидр, хозяйка! Налей-ка ещё!
— А возле сарая — провалиться мне на этом самом месте! — видели покойную Агнессу! Стоит, как живая, но вся белая, ни слова не говорит, только смотрит, и с волос вода каплет…
— Недаром этот лес называют проклятым! Туда ни один человек после заката солнца не сунется!
— Каково-то бедной Эжени, господской дочке, — она ведь после смерти отца осталась одна-одинёшенька! Мать, правда, жива, так она в монастырь ушла, грехи замаливать…
— Вы позволите, сударь? — перед Леоном возник скромно одетый человек с худым розоватым лицом и водянисто-голубыми глазами, излучавшими необыкновенную кротость и доброту. Не будь на нём мирского платья, Леон бы принял его за священника. Бывший капитан неопределённо хмыкнул, и то ли его взгляд на мгновение утратил мрачность, то ли незнакомцу было всё равно, где сидеть, но он опустился на скамью напротив Леона и сосредоточенно заработал ложкой, поедая горячий суп.
Обрывки разговоров пробудили в сыне Портоса чувство неясной тревоги. Он, прищурившись, огляделся, словно пытаясь проникнуть в самые глубокие помыслы окружавших его людей, затем перевёл взгляд на своего неожиданного сотрапезника.
— Скажите, о чём говорят эти люди? Какие-то привидения, проклятья, замаливание грехов…
— А, так вы не местный! — незнакомец, словно только и ждавший возможности поговорить, охотно оторвался от еды. — Места здесь, знаете ли… нехорошие. Кто верит, а кто нет, а только ходят слухи, что водится здесь разная нечисть. То призраки являются, то в лесу духи бродят, то будто бы оборотень на людей нападает… Может, и выдумки, а только много кто в эти выдумки верит.
— А кто такая Эжени, у которой отец умер?
— А, это Эжени де Сен-Мартен, дочь покойного шевалье, — собеседник Леона перекрестился и возвёл очи к небесам. — Хороший он был человек, упокой Господь его душу. Никаких жестокостей за ним замечено не было, всегда к простым людям с уважением… Жена его — тоже хорошая женщина, набожная. Говорят, очень уж она по нему убивалась, вскоре после его смерти в монастырь ушла, здесь, поблизости. А Эжени, значит, единственная дочка у них, так она и осталась одна в замке. Тоже хорошая девушка, — видимо, незнакомец обладал крайне миролюбивым нравом, и все люди для него были хорошими, добрыми и преисполненными всяческих достоинств. — Только печальная, так оно и неудивительно — в одночасье лишиться и отца, и матери! Живёт она теперь в замке, боится, наверное, — замок-то возле самого леса. И защитить её некому… Эх, ей бы замуж выйти да уехать куда подальше отсюда… Куда вы, сударь?
— Благодарю, — рассеянно бросил Леон, поднимаясь из-за стола. — Мне пора.
Выяснив у хозяина, как добраться до замка, некогда принадлежавшего шевалье де Сен-Мартену, а теперь перешедшего к его дочери, сын Портоса расплатился и вышел наружу. День был пасмурный и прохладный, но хотя бы дождь не лил, и копыта лошади не увязали в грязи. Дорога заняла у Леона не так много времени, и вскоре он уже подъезжал к небольшому строению из тёмно-серого камня, лишённому всяких архитектурных излишеств и чем-то похожему на крепость. И башенки, увенчанные остроконечными крышами, и узкие окна, и серый цвет здания, казалось, излучали неприязнь, направленную на незваного гостя. «Невесело, должно быть, жить в таком месте», — подумал Леон, спешиваясь.
Он и сам не знал, что толкнуло его отправиться в этот замок, к совершенно незнакомой молодой девушке, к видневшемуся вдали лесу с его тайнами и привидениями. Шансы, что Леон сможет здесь устроиться на службу, ничтожно малы. Конечно, оставшейся в одиночестве девушке нужна защита, особенно если она боится леса и таящегося в нём зла, но примет ли она на службу незнакомца, у которого нет при себе ни одного рекомендательного письма? С другой стороны, защищаться ей действительно нужно, но не от призраков, в которых сын Портоса не особо верил, а от людей, посягающих на её наследство, от разбойников, которые вполне могут промышлять в этом мрачном лесу. А найти заступников в этом диком краю, судя по пугливым разговорам крестьян, довольно сложно…
На стук открыла молодая девушка в голубом платье, и Леон сразу определил, что это не может быть Эжени де Сен-Мартен, потому что дочь, лишившаяся обоих родителей, не могла быть полна таким непритворным счастьем. Её белые зубы сияли, как и большие зелёные глаза, а из-под белого чепчика выбилась кудрявая золотистая прядь.
— Здравствуйте, сударь! — звонко воскликнула она.
— Доброе утро, — Леон слегка склонил голову. — Здесь живёт мадемуазель де Сен-Мартен?
— Здесь, — белокурая девушка подкрепила свои слова энергичным кивком.
— Меня зовут Леон. Леон… Лебренн, — он немного помедлил, прежде чем назвать фамилию матери, которую носил все эти годы, не зная, что он дю Валлон. — Я ищу, где можно устроиться на службу, и думается, я могу быть полезен вашей госпоже.
— Проходите, — девушка с приветливой улыбкой пропустила его в дом, сама же выглянула наружу, и до Леона донёсся её звонкий крик: «Эй, Бомани! У нас гость! Позаботься о его лошади!». «Надо же, какое необычное имя у конюха», — мельком подумал сын Портоса, оглядываясь по сторонам.
Изнутри дом выглядел ещё более мрачным. Узкие окна будто совсем не пропускали свет, в углах таились тени, всё вокруг казалось серым и будто бы подёрнутым паутиной. Судя по скромной обстановке, семейство де Сен-Мартен явно жило небогато — впрочем, тут хотя бы не было потёков на стенах и задувающих сквозь щели сквозняков. Белокурая служанка проводила Леона в комнату, играющую, по-видимому, роль гостиной, и, кивнув на тяжёлое дубовое кресло, упорхнула. Бывший капитан сел и осмотрелся, отметив несколько портретов, висевших на стенах, — они, скорее всего, изображали членов семьи де Сен-Мартен, но разглядеть в полумраке их черты было затруднительно. Он поднял взгляд к теряющемуся в сумраке потолку, затем перевёл его на потёртый ковёр, а дальше осматриваться было некогда, потому что двойные двери в дальнем конце комнаты отворились, и Леон поспешно поднялся с кресла.
