Расстроившись, Рут опустила зеркальце. Пусть даже она довольна тем, что видит в зеркале, – какой от этого прок? Неужели ее когда-нибудь поцелует мужчина? Скажет ли ей кто-нибудь, что глаза у нее сверкают, словно темные камни янтаря? Или что кожа у нее чистая, словно весеннее утро? Дай Йоосту волю, он их всех оставит в девках!
Единственным мужчиной, регулярно приходившим в их дом, был сосед Петер Майенбаум. С тех пор как несколько лет назад один за другим погибли его родители, Йоост стал считать его едва ли не сыном, однако в качестве потенциального жениха никогда не рассматривал. Ха! Как бы не так! Рут была практически уверена, что Петер уже давно положил глаз на Иоганну. Еще бы, он всегда на нее так смотрит! Однако, судя по всему, никто, кроме нее, этого не замечал, и меньше всех – Иоганна. Рут глубоко вздохнула. Если бы мужчина так посмотрел на нее – она уж точно это заметила бы!
– Иоганна опять носится, словно собака без хвоста! Стоит ей проснуться, как она не может перестать командовать! Каждый день одно и то же! – с этими словами Мари грациозно опустилась на скамью, стоявшую в углу.
Она была так стройна, что ей не пришлось для этого отодвигать стол, как с завистью отметила Рут. Все три сестры были стройными, в отличие от многих деревенских баб, имевших бесформенную фигуру, обвисшую грудь и дряблые жирные складки на боках. Каждая могла благодарить Господа за идеальные пропорции тела, гладкую здоровую кожу и блестящие шелковистые каштановые волосы, не требовавшие специального ухода помимо ежедневного расчесывания по сто раз. Но Мари была самой миниатюрной, тонкой и хрупкой, словно драгоценная статуэтка.
– Как бы там ни было, она уже спустилась. Я уже начала опасаться, что придется снова подниматься на верхний этаж, – сухо произнесла Рут.
После смерти матери они привыкли мыться в одном из прилегавших к дому сараев, там же они и стирали. Даже Йоост совершал утренний туалет на улице, вместо того чтобы мыться в кухне. У всех оставалось личное пространство, что было немаловажно как для девушек, так и для самого Йооста.
– Кстати, куда отец подевался?
– Не знаю. Вчера вечером он засиделся дольше обычного. Он так громко топал по лестнице, что я проснулась и потом долго не могла уснуть! – поморщилась Мари. – Надеюсь, он не мается с похмелья?
Рут пожала плечами.
– Не так уж много он пьет, – словно извиняясь за отца, произнесла она.
При этом Йоост действительно не нуждался в оправданиях. Хотя он каждый вечер заглядывал на пару часов в трактир «Черный орел», однако, в отличие от других деревенских мужчин, ему редко случалось хватить лишку.
Тем временем картофель на сковороде покрылся толстой коричневой корочкой. Рут взяла кусочек и быстро положила в рот. Горячий! Она налила себе и Мари по чашке кофе. Пряный запах напитка было особенно приятно вдыхать этим солнечным утром. Такие теплые дни называли бабьим летом – вроде бы и не осень, но уже и не лето. Не хватало только, чтобы птицы, рассевшиеся на большой груше возле кухонного окна, устроили концерт. Лишь изредка слышалось чириканье черного дрозда или звонкий свист жаворонка. Но осенние туманы вот-вот поглотят и эти звуки. Рут вновь принюхалась к кофейному аромату. Она ненавидела холодное время года.
– Совсем скоро снова придется зажигать свет по утрам, – произнесла Мари, словно подумала о том же.
Часто бывало, что одна из сестер произносила вслух то, о чем думала другая.
Да, после смерти Анны Штайнманн они обо всем договорились – о том, что касалось совместной жизни, да и работы тоже. Конечно же, всегда не хватало еще одной пары рук. Но, как бы ни злословили другие деревенские стеклодувы, производство Штайнманнов, которым «заправляли бабы», было не хуже других. Они изготавливали первоклассные колбы и пробирки для аптекарей. То, что Штайнманны сами производили свою продукцию от начала и до конца, не отдавали в чужие руки ни одной операции – ни шлифовку пробок, ни нанесение надписей, ни упаковку колб, – давало им заметное преимущество. Как и другие стеклодувы, они продавали все свои товары скупщику в расположенном неподалеку городке Зоннеберге. Фридгельм Штробель, сумевший создать для своего предприятия лучшие связи во всем мире, всегда говорил, что готов покупать у Штайнманнов еще больше стеклянных изделий. Но, поскольку в доме был только один стеклодув, производить больше они не могли. «Умелый зять пришелся бы очень кстати», – то и дело говорили Йоосту приятели в трактире. Но тот только отмахивался.
– Моим девочкам нет нужды выходить замуж – и уж тем более ради денег! – повторял он, и в его голосе звучала неподдельная гордость.
Вздохнув, Рут отодвинула чашку и подошла к плите, без труда подняла тяжелую литую сковороду и поставила завтрак на стол.
– Ну все, достаточно! Пойду посмотрю, где… – Она осеклась.
На пороге кухни появилась Иоганна. Она была еще бледнее, чем обычно по утрам, глаза ее были широко раскрыты, будто в коридоре она столкнулась с чертом; девушка прикрывала рукой рот, словно пытаясь заглушить рвущийся наружу крик.
– Иоганна! Господи боже мой! Что случилось? – воскликнула Мари.
В горле у Рут сразу же образовался комок. Две ледяные руки сжали ее сердце, и в этот миг она поняла: произошло что-то ужасное. Однако она не могла произнести ни звука.
– Отец… – На лбу у Иоганны образовалась глубокая морщинка, протянувшаяся от линии волос до самой переносицы. – Он лежит наверху, в постели. И не шевелится.
2
Позже, когда Иоганна вспоминала то утро, на ум ей приходила сказка о Шиповничке[2] – заколдованной принцессе. Мари сидела неподвижно, с приоткрытым ртом. А Рут застыла между столом и угловой скамьей, не сидя и не стоя. Она тоже не могла сделать ни шагу из кухни. Все они как будто окаменели, словно неподвижность могла уберечь их от необходимости иметь дело с этим кошмаром.
Первой пошевелилась Мари. Она бросилась вверх по лестнице, в спальню родителей, к постели Йооста. Крик ее нарушил воцарившуюся в доме тишину и заставил умолкнуть птиц, которые еще пели на улице.
Взгляды Иоганны и Рут встретились над сковородой, а затем девушки тоже побежали наверх.
Деревянные ступеньки, вытоптанные и выцветшие посередине, расплывались перед глазами Иоганны, превращаясь в узкие желтоватые полосы. Она почувствовала, как что-то соленое начало скапливаться в уголках ее губ, и только тогда поняла, что по щекам текут слезы. Иоганна не могла с ними справиться, равно как и с мыслями, которые роились у нее в голове, хотя она их не звала.
Отец мертв.
Позвать врача из Зоннеберга? Нет, зачем теперь врач…
