Служанка сделала книксен и удалилась, радуясь возможности чем-нибудь занять себя. В последние дни в доме воцарились гнетущая тишина и уныние. Временами Бриджет вздрагивала: в безмолвии ей слышался неповторимый, чуть хрипловатый голос, который на протяжении нескольких лет наполнял ее жизнь теплом и добротой.
Вскоре горничная вкатила в гостиную чайный столик, уставленный серебром и мейсенским фарфором. К крепкому чаю было подано блюдо печенья и хрустальная вазочка с ароматным земляничным вареньем.
Горничная вышла, а Серинис со вздохом расположилась на элегантной кушетке возле столика. Дрожащими руками она наполнила чашку чаем и добавила в него сливки и сахар — маленькая уступка английским традициям. Переложив в блюдце печенье, она твердо вознамерилась съесть его, но вдруг почувствовала, что вновь лишилась аппетита.
«Съем потом», — пообещала себе Серинис и с дрожью отвращения отодвинула от себя блюдце. Она поднесла чашку к губам и отхлебнула, надеясь, что чай согреет ее и успокоит нервы, но вскоре неожиданно для себя вновь оказалась у окна с чашкой в руках. Мир за окном гостиной казался огромным и неукротимым. Сумеет ли она выжить в нем, оставшись в свои семнадцать лет совсем одна?
Серинис закрыла глаза, преодолевая пульсирующую боль в висках, которая терзала ее после возвращения домой и, несомненно, была вызвана волнением и бессонницей. Внезапно шпильки в прическе начали причинять Серинис мучительное неудобство. Не выдержав, она отставила чашку, вытащила из изящного узла волос все шпильки и распустила по плечам и спине густые волнистые пряди. Боль не утихала, со злобной мстительностью атакуя мозг. Серинис начала медленно массировать голову, не задумываясь о том, как выглядит ее встрепанная русая грива в парадной гостиной, где следовало появляться только в безупречном туалете и с аккуратной прической. Впрочем, в доме находились только слуги, а внучатый племянник Лидии, не появившийся на похоронах, во время последнего визита к пожилой даме три дня назад был так раздосадован, что поклялся не показываться здесь целых две недели.
Боль отступала, и Серинис подумала, что вскоре ей предстоит принять важные решения. Она принялась беспокойно вышагивать по гостиной, пытаясь представить свою будущую жизнь. У нее остался всего один родственник — дядя, живущий в Чарлстоне. Закоренелый холостяк, он предпочитал свои книги и исследования браку и семье, но Серинис твердо знала: дядя примет ее с распростертыми объятиями. Перед отъездом племянницы в Англию он заявил: если бы он не сомневался в своей способности вырастить ее, как подобает заботливому отцу, и научить всему, что должна знать женщина, то ни за что не отпустил бы ее. Тщательно обдумав все преимущества общения Серинис с пожилой дамой, дядя принял решение и со слезами на глазах посоветовал девушке отправиться в Англию, научиться языкам и другим премудростям, стать настоящей леди, а затем вернуться к нему драгоценным камнем, получившим изысканную огранку. Теперь Стерлинг Кендолл стал последней надеждой Серинис.
К счастью, некоторое время ей незачем беспокоиться о деньгах. Серинис облегченно вздохнула. Благодаря деньгам, вырученным от продажи картин, она может жить без особых забот, работая над очередными полотнами. В Чарлстоне немало богатых плантаторов и торговцев, многие из них одержимы коллекционированием предметов искусства. Разумеется, известие о том, что создатель картин — девушка, не очень-то им понравится. Разумнее будет подыскать посредника, который сумеет продавать ее картины, не разглашая тайны авторства. До сих пор дела Серинис шли успешно, и она считала, что найти такого человека удастся без труда.
Заметив отражение, промелькнувшее в огромном зеркале с позолоченной рамой, Серинис застыла, изумленная своим видом, совершенно неожиданным для парадной гостиной. С длинными, пышными волосами, в беспорядке разбросанными по плечам, она походила на молодую цыганку — хотя и прилично одетую.
Склонив набок голову, она окинула себя критическим взглядом. Узнает ли ее дядя после длительной разлуки? Когда они расстались, Серинис была худенькой долговязой девочкой, болезненно стесняющейся своего роста. С годами она превратилась во взрослую женщину, чуть превосходящую ростом своих ровесниц, стройную, с округлыми формами, привлекающими взгляды молодых кавалеров, которые уже начинали выспрашивать у Лидии подробности первого выезда в свет ее воспитанницы. От бессонницы и недоедания последних дней ореховые глаза Серинис, окаймленные густыми ресницами, казались громадными под изящно изогнутыми дугами бровей. Ее высокие скулы стали заметнее, чем обычно, благодаря слегка впалым щекам. Собственный нос, прямой и тонкий, вполне устраивал Серинис — в отличие от бескровных губ.
Если не считать белой кружевной отделки на рукавах и воротнике, она была облачена во все черное. Ее модный бархатный жакет заканчивался чуть выше талии и был отделан черным шнуром на манер военного мундира. Присборенные у плеч рукава плотно облегали руки, заканчиваясь у запястий узкими черными оборками, отделанными дорогим кружевом. Неширокая юбка с фестонами на подоле не скрывала стройные ножки в чулках и модных туфельках на плоской подошве. Черный бархатный плащ и шляпку с небольшим пером Серинис сбросила сразу после возвращения с кладбища.
Закончив созерцать собственное отражение, Серинис улыбнулась с печальной иронией. Она не сомневалась в том, что Лидия одобрила бы ее поведение и не упрекнула бы за распущенные волосы. Хотя опекунша была леди до кончиков ногтей, она знала, когда следует соблюдать правила приличия, а когда можно отказаться от них в пользу здравого смысла.
Ее размышления прервал шум подъехавшей к дому кареты, за которым последовал громкий стук в дверь. Стук был настолько дерзким и настойчивым, что дворецкий бросился к двери с несвойственной ему поспешностью. Пока он открывал дверь, Серинис собрала волосы и заколола их шпильками на затылке. Благовоспитанной леди не следует принимать гостей с прической вакханки.
Шум вторжения, усиленный женским смехом, наполнил холл, и, прежде чем Серинис успела узнать, кто удостоил ее визитом, в гостиную ввалилось двое мужчин в сопровождении растерянного дворецкого.
— Покорнейше прошу простить меня, мисс, — извинился Джаспер, морщинистое лицо которого отражало тревогу. — Мне следовало доложить о прибытии мистера Уинтропа и мистера Радда, но они не дали мне возможности…
— Не волнуйтесь, Джаспер, — все в порядке, — заверила его Серинис и шагнула вперед с обманчиво-невозмутимым видом, пряча в складках юбки дрожащие руки. Она была хорошо знакома с единственным родственником Лидии, несмотря на то что во время своих визитов Алистер Уинтроп всегда оставался с Лидией наедине. Рослый и худощавый, он казался нескладным и каким-то развинченным. Черные волосы он зачесывал назад, впалые щеки подчеркивались бакенбардами. В профиль его тонкий нос выглядел крючковатым, а широкий подбородок выдавался вперед. Алистера Уинтропа никоим образом нельзя было назвать привлекательным мужчиной, однако он, очевидно, тратил на свою персону немалые суммы, одевался с иголочки, хотя и пренебрегал правилами хорошего тона.
