Ознакомительная версия.
Незнакомец вырвал свой плащ, отступил на шаг, и выражение бешеного гнева промелькнуло в его зеленых глазах.
— Берегитесь, господа, — сказал он все тем же измененным голосом и грозным тоном и все не приподнимая головы. — У меня есть шпага.
Громкий хохот, вырвавшийся у всех троих, встретил эти грозные слова.
— И у нас есть шпаги, — отвечал тот, голос которого в первую минуту сделал такое сильное впечатление на незнакомца, который казался и моложе, и пьянее из всей шайки. — Никто из нас никогда не прятал своей шпаги. Господа, проучим того, кто осмеливается говорить нам о шпаге!
— Проучим! Проучим! — закричали двое других.
Три шпаги блеснули при свете звезд в пьяных руках молодых сумасбродов. Тот, кому они угрожали, по-видимому, не испугался. Очевидно, он имел средство выпутаться из беды, когда захочет, но очевидно также, он имел сильные причины употребить это средство в последней крайности, после всех других. Физиономия его, если б ее можно было видеть, не выказала бы его врагам ни страха, ни слабости; она выражала только гнев с легким оттенком презрения. Вместо того чтоб самому взять в руку шпагу, как можно было бы предположить по грозному тону, который он принял сначала, он стоял скрестив руки под плащом и особенно обращаясь к тому, который, хотя был моложе, по-видимому, распоряжался своими товарищами.
— Прошу вас простить мою ошибку, господа, — сказал он примирительным тоном. — Я принял вас в первую минуту за настоящих разбойников, теперь я в вас узнаю благородных молодых вельмож, нападающих на прохожих только для того, чтобы их пугать, и для развлечения после попойки. Я надеюсь, что испуг, который вы возбудили во мне, достаточно вас рассеял и прошу вас позволить мне продолжать путь. Я бедный священник, отправляющийся по своей обязанности, и, если это может быть приятно для вас, я обещаю отслужить обедню за здоровье каждого из вас.
Новый хохот отвечал на эти слова.
— Священник в мушкетерской шляпе!
— В фиглярской обуви!
— Со шпагой!
— Это волокита, отправляющийся к своей возлюбленной!
— Ревнивый муж, переодевшийся, чтобы застать врасплох свою жену.
— А может быть, и аббат, который днем бормочет молитвы, а ночью рыскает по улицам, как влюбленный кот.
— Надо его проводить.
— Да, мы увидим его возлюбленную.
— Мы расцелуем его жену и выгоним любовника.
— А потом поведем к Неве, чтобы он испортил желудок от любви.
Незнакомец, нимало не изменившись в лице, пропустил этот град стрел, сыпавшийся на него. После последних слов он сделал шаг к тому, к которому он уже раз обращался, и, приняв тон твердый и надменный, сказал:
— Я согласен, но, когда вам надоест водить меня повсюду, я попрошу ваше высочество привести меня к его величеству королю Людовику XIII, чтоб я мог ему сказать, не боясь опровержения, что его августейший брат Гастон Орлеанский, герцог Анжуйский, в сопровождении герцога Генриха Монморанси и Антоана Бурбона, графа де Морэ, то есть три самых благородных вельможи во Франции после него, останавливают и грабят со шпагою в руке жителей его доброго города Парижа, запоздавших на улицах.
При первых словах этой страшной речи три шпаги, протянутые вперед, невольно опустились к земле. Настала минута тяжелого молчания. Герцог Генрих Монморанси, самый старший из троих, тот, который непременно хотел сорвать с незнакомца плащ, опомнился первый.
— Милостивый государь! — вскричал он, приподняв свою шпагу, на этот раз грозную. — Когда знаешь людей так хорошо, то честь требует объявить им и о себе. Я не знаю, кто вы, и хочу это знать. Назовите себя. Если вы дворянин, вы колебаться не будете, потому что ваше слово будет нам ручаться за ваше молчание. Если вы откажетесь назвать себя, стало быть, вы подлец, и тогда, клянусь кровью Монморанси, вы умрете!
— Хорошо сказано, Генрих! — подтвердил граф де Морэ, подражая движению своего друга. — Я буду тебе помогать в этом деле. Как вас зовут, милостивый государь?
Гастон Орлеанский, немножко протрезвев, не сделал ни одного движения, не произнес ни одного слова.
— Вы сами этого захотели, господа, — сказал незнакомец, — очень хорошо!
Он опустил плащ, снял шляпу и обнаружил гордую, надменную, сиявшую хитростью и лукавством голову кардинала Ришелье. Глухое восклицание изумления, смешанное с некоторым ужасом, вырвалось у троих молодых людей.
— Кардинал! — прошептали они.
— Да, господа, кардинал, — сказал Ришелье с лицемерным спокойствием, — кардинал, который охотно простит вам то, что вы остановили его и задержали исполнение приказаний его величества, если только этим делам не сделало вреда мое невольное замедление.
Ришелье униженно поклонился Гастону Орлеанскому, который быть смущен еще более своих товарищей.
— Ваше высочество, простите мне слова, сказанные мною сейчас, — продолжал кардинал, — я надеялся этим заставить вас, ваше высочество, и ваших друзей отпустить меня, не узнав меня, потому что таинственность моих поступков должна быть известна только его величеству и Богу. Я прошу ваше высочество убедиться, что у вас нет слуги вернее меня и что тайна ваших удовольствий, каковы бы они ни были, никогда не будет разглашена мною. Следовательно, господа, — прибавил он, любезно улыбаясь и обращаясь ко всем троим, — продолжайте забавляться, как будто мы не встречались никогда.
Он низко поклонился герцогу Анжуйскому, потом другим и, надев шляпу, удалился быстрыми шагами. Едва он повернулся спиной к молодым людям, как лицо его, черезвычайно любезное, пока он говорил, вдруг помрачнело, едкая улыбка слегка сжала его губы.
— Может быть, мне придется вспомнить, что герцог де Монморанси приставлял к груди моей шпагу сегодня, — прошептал он.
Через несколько минут часы на церковной колокольне пробили шесть раз. Кардинал остановился, не встретившись более ни с кем, перед дверью черного входа одного отеля на улице Сен-Тома. Его, конечно, ждали там, потому что при шуме его шагов дверь отворилась пропустить его. Подозрительный кардинал, прежде чем вошел, быстро осмотрелся вокруг, удостоверяясь, не следуют ли за ним. Успокоившись на этот счет, он пошел за субреткой, которая тотчас провела его к своей госпоже, прекрасной герцогине де Шеврез, приятельнице и фаворитке королевы Анны Австрийской. Целью ночной прогулки кардинала была гостиная герцогини.
Более короткое знакомство с тремя ночными ворами, из которых первый был брат короля, второй — сын Генриха IV, а третий — герцог и пэр
Кардинал прошел уже весь мост, а три молодых сумасброда, осмелившиеся задержать его, еще не опомнились от изумления, в которое их привела эта встреча.
Ознакомительная версия.
