— Чего изволите откушать? — захлопотал начальник станции. — Цыплята, раки, спаржа?
— Да! — воскликнула Юлия, вмиг забыв обо всем и чувствуя только, как ужасно проголодалась. — Цыплята, раки, спаржа — и скорее, скорее!
Хозяин позволил себе понимающе усмехнуться.
— Юзефа, подавай на стол! Аннуся, помоги ясновельможной пани!
Явилась чернобровая дородная хозяйка, бывшая чуть ли не вдвое выше супруга, присела в поклоне и принялась с проворством фокусника метать на стол кринки, блюда, тарелки, от которых шел дразнящий аромат вкусной, горячей еды. Прибежала молоденькая девушка, верно, дочь хозяина; сделала хорошенький книксен и с благоговением приняла у Юлии салоп на черно-бурой седой лисице, покрытой серым атласом. Юлия заметила, что девушка на миг зарылась в душистый мех, а когда подняла закрасневшееся личико, в ее голубых глазах сверкнула откровенная зависть.
Какое-то мгновение панны мерили друг друга взглядами. Обе они были высоки, стройны, светловолосы, свежи и румяны, только чуть раскосые, приподнятые к вискам глаза Юлии имели грозный серый оттенок, а большие, по-детски круглые глаза Аннуси отсвечивали голубизной незабудок. И еще скуластое лицо Юлии имело черты тонкие и четкие, а личико Аннуси не утратило девчоночьей припухлости щек.
Хозяйка наконец заметила, как беззастенчиво дочь разглядывает высокородную гостью, и возмущенно дернула Аннусю за юбку:
— Ну, чего стала, гультайка [5]?!
Дивчинка унеслась как вихрь, и Адам, с явным интересом наблюдавший за безмолвным поединком, повел Юлию к столу.
Они сели — и Аннуся вмиг была забыта. Осталось лишь восторженное созерцание и блаженное осязание отлично поджаренных, золотистых цыплят, с выступившими на их крылышках капельками жира, в обрамлении зеленых палочек чудесной спаржи. Было что-то невыносимо возбуждающее в том, как Адам с Юлией сидели на разных концах стола и ели, не сводя глаз друг с друга, враз беря то по палочке спаржи, то по белому, сладковато-солененькому кусочку раковой шейки; было что-то почти любовное в совместном движении их губ, языков, дразняще облизывающих губы… А когда Юлия взяла изрядную, толстую цыплячью ножку и поднесла ко рту, ее вдруг посетило неприличное воспоминание о том, как одна девочка у них в институте благородных девиц говорила другой девочке, а та — третьей… и в конце концов дошло до Юлии, что, когда мужчина и дама ложатся в постель, некоторые особы ласкают своих любовников особенным, изощренным, диковинным способом, целуя ту часть их тела, о существовании которой воспитанные девицы не должны были даже подозревать. И сейчас ей представилось, как она позволит себе с Адамом все-все, даже самые опасные ласки, только бы их страсть не знала предела!
Запах свежего, только что испеченного хлеба дурманил пуще всякого вина, хотя и его подать не замедлили. Юлия испугалась было: всякое с нею случалось, даже горькие черные пахитоски пробовала украдкою, но чтобы пить вино?! Потом она подумала, что начало взрослой, самостоятельной жизни необходимо пышно отпраздновать, и отчаянно махнула рукой начальнику станции, стоявшему с бутылкой неподалеку. Однако не судьба ей была нынче познакомиться с изобретением Бахусовым, ибо едва лишь хозяин взялся за пробку, как топот копыт и истошный лай со двора возвестили о прибытии новых гостей, и через минуту, не успел станционный смотритель, по обычаю, выскочить на крыльцо, вновь прибывшие уже вошли в залу.
* * *
— Не дело, не дело, пан Тадек! Ветчина у вас, гляжу, еще по двору ходит в первозданном виде, да и жареный цыпленок вон кудахчет! — воскликнул с порога один из гостей, высокий статный мужчина в толстом, видимо, очень теплом плаще с пелериною, сняв мягкую дорожную шляпу, резко тряхнув смятыми волосами, от чего они взлетели и сразу улеглись надо лбом пышной темно-русой волной. — Мир вашему дому!
— Патер ностер… — восхищенно прошептал начальник станции, устремляясь вперед с радушно простертыми руками, в одной из которых была зажата бутылка, что выглядело весьма комично. — Патер ностер, Матка Боска! Да ведь это пан Зигмунт! Да нет, быть того не может! Мои очи лгут мне!
— Полно вам клеветать на свои очи! — улыбнулся названный паном Зигмунтом, и улыбка эта вызвала восторженное сияние на пышном лице Юзефы и прелестном личике Аннуси.
От любопытной Юлии не укрылось, как расцвела и засияла девушка, как она стиснула на груди руки почти в молитвенном восторге. Весь облик ее столь явно рисовал картину первой, нежной, самозабвенной любви, что Юлия уже внимательнее пригляделась к сему пану Зигмунту, тем более что этот человек был из тех, кто сразу обращает на себя внимание окружающих и завладевает им всецело. Он как бы заполнил собою всю немалую станционную горницу! И не потому только, что был высок, широкоплеч, изящен и проворен в движениях; не потому только, что его светлоокое лицо имело запоминающиеся, мужественные, красивые черты. Он обладал силой, которая поражала более, чем красота: силой вождя, заводилы, впереди идущего, на которого взирают почтительно и восторженно последователи, готовые по первому мановению его руки ринуться Бог весть куда! На подвиг! На бой! На смерть! Юлия даже поежилась, ибо Зигмунт на миг напомнил ей отца, а полковник Аргамаков был, ей-Богу, последним человеком, о котором сейчас хотелось думать! Это воспоминание на миг развеяло чары Зигмунта, которым уже поддалась было Юлия, как, впрочем, и все присутствующие, и тогда она смогла взглянуть на другого гостя, который вытирал платком усталое лицо и с отчужденным равнодушием озирал стены станционного помещения. Он был невысок, плотного сложения и уже склонен к полноте, невзирая на молодость: ему было едва за двадцать. Черные волосы оттеняли бледность лица, в котором было что-то орлиное, надменное: в этих широко расставленных, круглых, немигающих глазах, в коротком, горбатом носе, в поджатых губах маленького рта… Юлии показалось, что она уже видела этого человека прежде, — высокомерно-сосредоточенное выражение его лица было чем-то знакомым.
Несомненно, знавал его и пан Тадек. Во всяком случае, вид у доброго хозяина сделался такой, словно он повстречал призрак, а глаза испуганно сновали от лица гостя к портретику, висевшему в темном уголке.
«Вот на кого он похож! — внезапно сообразила Юлия. — На Бонапарта! Ну прямо как две капли воды! Бывают же такие чудеса!»
— Позвольте рекомендовать друга моего, — Зигмунт отвесил полупоклон в сторону своего спутника. — Пан…
— Милостивый Боже! — восторженно перебил пан Тадек, разве что во фрунт не вытягиваясь перед гостем: — Ваше ве… ваше вы… ваше превосходительство!
