Вирджинию привлекало в своей комнате только то, что она могла ночами оставаться здесь одна и поплакать, если было желание. И вообще, в конце концов, какая разница в том, что комната, которая используется только для сна и переодеваний, была так ужасна. Все равно в другое время, днем или вечером, Вирджинии не позволялось оставаться в своей комнате одной. Люди, которые хотят уединиться, как считала миссис Ричард Джексон и кузина Мелисандра, делают это только по каким-то зловещим, низменным причинам.
Такая запуганная, всеми отвергнутая и униженная в реальной жизни девушка любила мечтать, и ее мечты скорее походили на фантастические грезы. Никто в семье Джексонов, по крайней мере из оставшихся в живых, не подозревал этого, во всяком случае, ни мать, ни кузина Мелисандра.
Они не знали, что для Вирджинии существует два дома — уродливая коробка из красного кирпича на Элм-стрит и Голубой Замок в Испании. Душа Вирджинии жила в этом Голубом Замке с тех пор, сколько она могла себя помнить. Она была крохотной девочкой, когда обнаружила себя его владелицей. Постоянно, когда Вирджиния закрывала глаза, она отчетливо видела этот замок с башенками и флажками, установленными на высоте гор. Неотчетливых очертаний голубая красота замка мерцала на фоне закатного неба в этой сказочной, неизвестной стране. Все в этом замке было удивительно и великолепно. Драгоценности, которые, вероятно, носили королевы, одежды из лунного света и огня, великолепие роз и золота; длинные пролеты мраморных лестниц с огромными белыми вазами и изящными, стройными девушками, снующими вверх и вниз по этим лестницам; обрамленные мраморными перилами площадки, где сверкали струящиеся фонтаны и пели соловьи среди мирт; зеркальные залы, отражающие только прекрасных рыцарей и изумительных женщин — Вирджинию, как красивейшую из них, от блеска которой мужчины падали замертво. Эта мечта поддерживала девушку среди скуки буден, вселяла надежду, приходила по ночам в снах. Большинство, если не все, из семейства Джексонов умерли бы от ужаса, если бы узнали половину из того, чем занимается Вирджиния в своем Голубом Замке. Во-первых, у нее было там несколько любовников. Хотя всего один в каждый период времени. Тот единственный, который ухаживает за ней со всей романтической страстью времен рыцарства, завоевывает девушку после долгого поклонения, обожания и череды героических поступков и женится на ней с большой помпой в огромном, увешанном флагами Голубом Замке.
В двенадцать лет этот возлюбленный представлялся Вирджинии белокурым мальчиком с золотыми завитками и райскими голубыми глазами. В 15 лет он был высоким, темноволосым и бледным, но непременно красивым. В 25 у избранника были четко очерченные скулы, легкая усмешка, мужественное лицо, скорее сдержанное, чем красивое. Вирджиния никогда не становилась старше двадцати пяти лет в Голубом Замке, но недавно — совсем недавно — ее герой стал смуглым, с иссиня-черными волосами, спокойной, немного дерзкой улыбкой и таинственным прошлым.
Нельзя сказать, что Вирджиния вынужденно убивала своих любовников по мере взросления. Просто один тускнел, и его заменял другой. С этим в Голубом Замке все было очень просто.
Но этим утром Вирджиния не могла отвлечься от своих печальных размышлений и не могла найти ключ от своего Голубого Замка. Сегодня ей было не до грез. Реальность давила на нее слишком тяжело, облаивала ее, как взбесившаяся злая собака. Ей было 29, одинокая, не вызывающая желания, нелюбимая — единственная девушка великого клана грандиозной семьи, без прошлого и без будущего. Прошлая жизнь представала скучной и бесцветной, без единой вспышки, без единого яркого пятна. Но и впереди не намечалось никаких перемен. Нельзя было ожидать ничего, кроме одиночества, напоминавшего одинокий лист дерева, трепещущий на зимнем ветру. Момент, когда женщина осознает, что ей не за что уцепиться в жизни — ни любви, ни обязанностей, ни долга, ни надежд на будущее, — вносит в эту жизнь горечь смерти.
«Я должна жить просто потому, что не могу прекратить жить. Может быть, я буду вынуждена прожить так до восьмидесяти лет, — в отчаянии думала Вирджиния. — Мы все ужасно долго живем. От одной мысли об этом тошнит».
Вирджиния была рада, что шел дождь — более того, она была счастлива, что шел проливной дождь. Значит, пикника не будет. Этот ежегодный пикник, на котором отмечалась очередная годовщина помолвки тети и дяди Тримбалов (только в такой последовательности Вирджиния могла думать о них) о чем было объявлено на таком же пикнике тридцать лет назад, представлялся для девушки сущим кошмаром. По чертовскому совпадению этот день был и днем ее рождения, и после того, как ей минуло двадцать пять лет, никто не упускал случая напомнить ей о ее возрасте.
Сколько Вирджиния себя помнит, она всегда ненавидела этот пикник, обязательный для всего их семейного клана, но у нее и в мыслях никогда не было восстать против него. Она покорно исполняла все установленные в их клане традиции, хотя они и вызывали у нее чувство тошноты. Девушка поежилась, вспоминая, что обычно говорил ей каждый из ее родственников на этом пикнике и обязательно сказал бы сегодня. Дядя Тримбал, которого Вирджиния не любила и презирала, хотя он считался главным во всем клане Джексонов, этот «денежный мешок», спросил бы ее поросячьим шепотом: «Не думаешь еще о замужестве, моя милая?» — и залился бы визгливым хохотом, не ожидая ответа. Тетя Тримбал, которую Вирджиния тоже не любила и презирала, но, подчиняясь семейным правилам, относилась к ней с униженным благоговением, рассказала бы ей о новом шифоновом платье Корнелии и последнем любовном послании Эндрю. Вирджиния должна была при этом улыбаться или хотя бы показать заинтересованное внимание, как будто и письмо, и платье принадлежало ей самой, иначе тетя Тримбал обиделась бы. А Вирджиния уже давным-давно решила, что она скорее обидит Бога, чем тетю Тримбал, потому что Бог может простить ее, а тетя Тримбал — никогда.
Тетя Эвелин, невероятно толстая, обладающая милой привычкой говорить о своем муже не иначе как «он», хотя из ее слов следовало, что это единственное существо мужского пола в мире. Тетя Эвелин никак не могла забыть, что была ослепительной красавицей в молодости, она бы непременно посочувствовала Вирджинии по поводу нездорового цвета ее кожи: «Не понимаю, почему сегодняшние девушки так загорелы. Когда я была молодой, моя кожа всегда была как роза или персик. Меня считали самой красивой девушкой в Америке, моя милочка».
Возможно, только дядя Гэвин ничего бы не сказал, хотя, может быть, и он в шутку заметил бы: «Какой толстой ты становишься, Вурж!» — и все засмеялись бы, представив, как бедная, костлявая малышка Вурж становится толстой.
