Серафине никогда не разрешали читать романы о любви, однако даже у классиков можно было в той или иной форме найти упоминание об этом чувстве.
Например, в древнегреческой и древнеримской мифологии, в произведениях, повествующих о жизни коронованных особ и таких знаменитых людей, как Байрон и Рубенс.
И теперь Серафина поняла, что мужчине требуется от женщины несколько больше, чем дружба, и, уж, конечно, гораздо больше, чем то, что она дает своему мужу.
Ее неосведомленность в вопросах любви казалась Серафине туманом, из которого ей никак не выбраться. Потом она попыталась думать не о себе, а о Кельвине.
«Видимо, я лишаю его очень многого», — решила она.
Однако в голове у нее царила полнейшая неразбериха, и Серафина никак не могла дать оценку своим мыслям и чувствам.
У нее было такое ощущение, словно она, потерянная и несчастная, находится в лабиринте, из которого никак не может найти выход.
Когда она увидела леди Брейтвейт, то поняла, что это та самая женщина, чьи слова она невольно подслушала у иллюминатора.
И Серафина внезапно почувствовала себя такой ничтожной по сравнению с красивой, элегантной и умудренной опытом светской львицей.
От нее не укрылось ни то, каким изящным жестом она протянула Кельвину Уорду руки, ни то, каким вкрадчивым, полным неги голосом она с ним заговорила.
«Если Кельвину нравятся такого рода женщины, — в отчаянии подумала она, — то как он только терпит меня!»
И ею овладела прежняя неуверенность в себе. Именно из-за нее Серафина была повержена в страх, когда отец сообщил, что собирается выдать ее замуж. Ей захотелось только одного — убежать и спрятаться в каком-нибудь укромном уголке, где никто бы ее не нашел.
Из разговора, который ей довелось подслушать, она поняла, что леди Брейтвейт любила Кельвина и что они кое-что значили друг для друга.
«Должно быть, они были очень близки, до того как леди Брейтвейт вынуждена была вернуться в Англию», — подумала Серафина.
Впрочем, по лицу Кельвина не было похоже, что ему доставила бы удовольствие новая встреча со своей любовницей, однако Серафину его выражение лица не могло обмануть. Она отлично знала, что присутствие на пароходе леди Брейтвейт не было для мужа большим секретом, тогда как эта особа до недавнего времени не ведала, что ее бывший любовник находится рядом с ней.
Пока корабль несся на всех парусах по морю, он успел подготовиться к неизбежной встрече, а посему она не застала его врасплох.
«Из-за того, что я его жена, он будет делать вид, что не испытывает к ней никаких чувств, — размышляла Серафина. — Ему ведь не хочется, чтобы я узнала, что они что-то значили друг для друга».
Именно эта мысль вызвала на ее щеках румянец, когда Кельвин за ужином заметил: «Если бы я пытался что-то от вас скрыть, вряд ли мне это удалось бы».
И тем не менее Серафина не уставала задавать себе вопрос, почему они не могут быть честными друг с другом до конца. Почему бы ему просто не сказать ей:
«Я женился на вас лишь потому, что был вынужден это сделать, но люблю я другую женщину, леди Брейтвейт».
Да, но если бы он так сказал, что бы она стала делать?
Серафина оперлась лбом о скрещенные руки.
Так что же она стала бы делать в таком случае?
И пришла к выводу, что, вероятно, проблема эта не давала покоя многим женам и что единственно правильное решение — это делать вид, будто ничего не происходит.
И, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, Серафина горестно всплеснула руками.
Но в таком случае их откровенным беседам, их только завязывающейся дружбе с Кельвином, которая давала им возможность говорить все, что пожелаешь, пришел бы конец.
А самое страшное — появились бы тайны! Тайны друг от друга, о которых они оба не осмеливались бы даже заикаться. Эти тайны стояли бы между ними, как стена, и ни один из них не смог бы ее преодолеть.
«Ну почему… почему, когда я только-только начала узнавать его, появилась она, эта женщина?» — в отчаянии задавала себе вопрос Серафина.
Этот вопрос не давал покоя женщинам из века в век, однако Серафина не имела об этом ни малейшего понятия.
Она знала лишь одно: что-то очень ценное, что едва-едва начало зарождаться между ней и ее мужем, куда-то ускользает, а как это «что-то» ухватить, она не знает.
«Может быть, он по-прежнему хочет, чтобы мы оставались друзьями?» — подумала Серафина, однако эта мысль почему-то не улучшила ее настроения.
Единственное, что она ощущала, — это глубокое отчаяние.
Кельвин Уорд, допив кофе и коньяк, встал и вышел из каюты.
Он был полон решимости приложить максимум усилий, чтобы не столкнуться с Авриль Брейтвейт. Будучи уверенным, что она либо в салоне, либо в гостиной для игры в карты, он специально поднялся на верхнюю палубу парохода.
С каждым днем становилось все теплее и теплее, на рассвете они должны были добраться до Александрии.
На небе высыпали звезды, и Кельвин, разгуливая взад-вперед по верхней палубе, любовался звездным небом и радовался тому, что он один и никто ему не мешает.
Остановившись у кормы, он перегнулся через перила и посмотрел вниз на море.
Внезапно он услышал позади шелест шелковой юбки и не оборачиваясь догадался, кто к нему подходит.
— Ты что, прячешься от меня, Кельвин? — послышался голос леди Брейтвейт, в котором прозвучали кокетливые нотки. На мужчин эти ее интонации обычно действовали безотказно.
— Я думал, ты играешь в карты.
— Именно поэтому я была уверена, что обнаружу тебя здесь! — проговорила Авриль Брейтвейт и тихонько рассмеялась.
На Кельвина Уорда пахнуло соблазнительным, экзотическим ароматом ее духов, который он слишком хорошо помнил.
Авриль Брейтвейт была англичанкой, однако один из ее далеких предков был по происхождению русским, и ей нравилось думать, что в чертах ее характера есть что-то от этого загадочного народа.
Одной из отличительных черт этой женщины было то, что ей удавалось привносить дух таинственности и экзотики во все, что бы она ни говорила и ни делала.
Сначала для того, чтобы создать это впечатление, ей требовалось немало усилий.
Однако сейчас это уже вошло у нее в привычку, и мужчины, которые любили ее — а таковых было немало, — находили удовольствие в том, чтобы по ее словам и поведению догадываться о том, что она думает.
— Разве ты не рад меня видеть снова? — спросила она.
— Нет!
— Фу, как грубо!
— Я теперь человек женатый, Авриль.
— И какое мне до этого дело?
— Тебе, может быть, и никакого, а вот для меня это имеет большое значение.
