— Кто же еще? — воскликнула девушка. — Если бы вы туда не явились, Петр и все другие были бы живы до сих пор, а Мишаково было бы цело.
— Сядь! — приказал Лукас, и Татьяна испуганно опустилась в кресло. — Послушай, если ты хотела узнать, зачем я приехал в Мишаково, то почему не спросила меня?
Она стиснула губы и сидела молча.
— Черт бы побрал твое коварство! — заорал он. — Продолжай в том же духе, взращивай свою злобу всю оставшуюся жизнь. Я уезжаю туда, где человек еще может найти покой, где его не будут на каждом шагу терзать своими выходками несмышленые девчонки!
Значит, в Дорсет, к своим розам. Пусть едет, скатертью дорога!
Татьяна позволила ему дойти до порога и только потом окликнула.
— Ладно. Скажите в таком случае, зачем вы туда явились?
— Вот это уже лучше. Если ты вежливо задаешь вопрос, то я на него отвечу: я дал обещание другу.
— Какому другу? Дяде Ивану?
— Разве ты помнишь его? — удивленно спросил Лукас.
— Конечно. В Мишакове редко появлялись посторонние люди.
— Какой он был?
— Коренастый. Смуглый. Вот здесь у него был шрам… — Татьяна прикоснулась к подбородку. — И еще он был сильный. — Она чуть покраснела, вспомнив, какие сильные руки у Лукаса. — И он был очень добр ко мне — ни разу не ударил. Еще он покупал мне сладости. Я помню, как тосковала, когда дядя Иван перестал приезжать.
Поразительно, она и вправду описала Казимира!
— А Георгий, твой приемный отец, он что, бил тебя?
— Сперва редко, но начал бить чаще, когда дядя Иван перестал приезжать. Он был… моим отцом?
— Не думаю. Тебе хотелось бы этого?
Татьяна кивнула, и Лукас увидел в глубине ее глаз отблеск пожара, спалившего дотла ее деревню.
Девушка выпрямилась в кресле.
— Итак, он послал вас ко мне. Зачем? Чтобы отвезти мне конфет?
— Я не знаю, — откровенно признался Лукас и рассказал ей о клятве, которую взял с него Казимир, и о записке, прочесть которую можно было только в случае его смерти и в которой было написано всего два слова: Мишаково и ее имя.
Она еще шире раскрыла глаза.
— И вы поехали? Проделали такой дальний путь до России из-за двух слов на клочке бумаги?
— Я дал обещание, — высокомерно сказал Лукас. — Казимир был не из тех людей, которые могут попросить о таком необычном одолжении без веской причины. А то, что произошло, когда я приехал, только доказывает, насколько прав он был.
— Вы знаете, что за люди сожгли деревню? — Татьяна невольно поежилась.
— Нет, не знаю. По их виду невозможно было определить, кто они, но эти ребята давно за мной следили. Я заметил их в почтовом дилижансе, направлявшемся в Липовск, но мог бы поклясться жизнью, что до деревни они за мной не следовали. — Лукас закрыл глаза, вспоминая бесконечное заснеженное пространство…
— Они выслеживали вас?
— Следили за мной, чтобы добраться до тебя.
— Вздор! Зачем, черт возьми, я могла бы им понадобиться?
— В том-то и вопрос! Казимир — то есть дядя Иван — никогда ничего не рассказывал тебе о твоих родителях?
— Не припомню. А вот Георгий и Вера — они, должно быть, знали.
— Мне они ничего не сказали. Похоже, этот Георгий был очень скрытным человеком.
Татьяна фыркнула:
— Вернее сказать — себе на уме…
— Возможно. Но даже если они и знали что-нибудь, теперь уж ничего не скажут.
Ясные глаза Татьяны затуманились.
— Но если те люди пришли из-за меня, если они выслеживали вас из-за меня… нет, это невозможно! Я никто, а вы сами говорили, что были шпионом.
— К тому времени я не был в России пять лет и никогда прежде не бывал в ваших краях. Это связано только с тобой и с Казимиром.
Татьяна сжалась в кресле.
— Если несчастья произошли из-за меня, значит, я во всем виновата — и в том, что сожгли деревню, и в гибели Георгия, Веры… и в смерти Петра. — Она закрыла глаза.
— Не понимаю, зачем ты берешь вину на себя, если ничего не знаешь?
— Признайтесь, что вы приехали сюда не для того, чтобы присмотреть себе лошадь, а потому, что думаете, будто мне угрожает опасность.
— Это маловероятно. С тех пор как мы приехали в Англию, ничего не произошло, даже тогда, когда вы с Далси уехали в Котсуолд. Тем не менее Казимир почему-то решил отдать тебя на мое попечение.
— Боже милосердный! И все это время я считала вас виноватым, — Ты имела на то основания. Наверное, мне не следовало приезжать туда, и ты жила бы счастливо до сих пор.
Татьяна неуверенно посмотрела на него.
— Вы думаете… я была бы счастлива с Петром?
Помедлив, он покачал головой:
— Не знаю. Мне кажется что ты предназначена для чего-то большего.
Она ответила ему столь же правдиво:
— Такой счастливой, как сейчас, я никогда не чувствовала себя в Мишакове.
— Даже в объятиях Петра?
— Даже в объятиях Петра. — Сделав это признание, Татьяна вдруг расплакалась. Она плакала потому, что только теперь поняла, как все произошло. Она предала память о Петре, но была рада хотя бы тому, что все в конце концов обернулось таким образом. — Петр… он был хорошим парнем. — Она шмыгнула носом, поискала платок и воспользовалась наконец большим белым платком, который предложил ей Лукас.
— Совсем как Фредди Уитлз?
Татьяна кивнула и рассмеялась.
— Совсем как Фредди. Здоровый, сильный, добрый… и полный дуралей.
— Однако Георгий говорил мне, что Петр был самым завидным женихом в Мишакове.
— Посмотрели бы вы на остальных… — Лицо ее вдруг посерьезнело. — Насчет леди Иннисфорд — простите меня. Вы правы, у меня была мысль…
— Тайно сговориться. Только не с ней! Уж поверь моему слову — она бы съела тебя живьем.
— А мне казалось, что вы в нее влюблены, — тихо сказала Татьяна.
— Был, — кратко ответил он.
Она хотела расспросить Лукаса подробнее, но в этот момент за его спиной распахнулась дверь.
— Ах, Татьяна, дорогая! Знаю, что ты плохо чувствуешь себя, но я в отчаянии, потому что Марианна только что сообщила мне ужасную новость! — Глаза графини покраснели от слез, она тяжело дышала. — И надо же было этому случиться как раз тогда, когда Принни дал согласие присутствовать четырнадцатого! Все пропало! И… — Тут она заметила своего сына, стоявшего у двери в костюме для верховой езды, и неуверенно взглянула на Татьяну. — Прошу прощения… я помешала?
— Конечно, нет, мама, — заверил ее Лукас. — И поделись скорее новостью, которая привела тебя в такое волнение.
— Новость? Да это сущий пустяк!
Лукас прислонился к стене, явно забавляясь смущением Далси.
— Вот как? Почему же ты тогда плакала? Мне невыносимо видеть тебя такой расстроенной. Умоляю, скажи, что это за новость?
И тут выяснилось, что глаза графини, как и глаза ее сына, обладали способностью вспыхивать от гнева.
