Сначала Софья и Александр танцевали с разными партнерами, но затем Тургенев пригласил Софью, и два танца кряду протанцевал с нею. Прелестная простота итальянских нравов весьма способствовала свободной беседе и естественному, без ложного стыда и жеманства, поведению. Взаимное увлечение молодых людей тут меньше бросалось в глаза, чем это расценили бы на петербургском балу. Легкая и откровенная беседа, блеск глаз, тур вальса — и вот уже оба почти потеряли голову. Но все же это был маскарад, по законам которого ничто не осуждалось!
Тургенев хорошо танцевал, но вообще балы не жаловал, хотя и почитал своим долгом на них бывать. Теперь же, держа в своих объятиях Соню, он вдруг осознал, чего бы лишился, ежели бы случай не свел его именно с нею. Так весело, слившись со всеобщим праздником, ничем не отличаясь от приглашенных, ему давно уж не бывало так радостно. Они кружились по зале, наслаждаясь каждой музыкальной фразой, каждым моментом танца.
Софья быстро устала, в то время, как Фабиана кружилась, не зная устали, Соня уже сидела, наслаждаясь отдыхом. Тургенев отправился за водой для нее, а она предалась размышлениям.
Она совершенно определенно увлеклась. Да, именно увлеклась этим молодым человеком. Притом, что Александр был женат, что ехал вслед за своей женой и ни разу не дал ей понять, что увлечен ею. Да разве и мог он, порядочный человек, демонстрировать ей свои чувства, будучи связанным с другой женщиной? Снова ее чувства приняли неверное направление. Опять она завлечет себя в ловушку, к очередной неприятности! Но его невинное ухаживание, а Тургенев всегда был так деликатен и предупредителен, всегда доставляло удовольствие. О нет! Она вовсе не была влюблена, как никогда еще в жизни не бывала влюблена. Но простое его обхождение, лицо, несомненно, привлекательное, присутствие его именно в те моменты, когда требовалась его помощь при разрешении какого-либо дорожного недоразумения, все говорило только в его пользу! Павел даже в пору своего ухаживания и вполовину не был так хорош в отношении Юлии, как этот, совершенно посторонний человек, нынче в чужой стране бывал озабочен чужими ему интересами.
— «Е caddi, come corpo morte cade»![14] — раздался голос над ее плечом.
Софья вздрогнула от неожиданности и поймала на себе восхищенный взгляд графа Чиано. Она и не подозревала, как хороша нынче в маскарадном костюме. Как идет ей этот старинный убор. А главное, какое поэтическое выражение придают ее лицу размышления, в которые она погрузилась. Если Софья и не была еще влюблена, то только оттого, что просто не призналась себе в этом. Чувства же ее, пока не осознанные и оттого еще более прекрасные, придавали ее лицу совершенно особое выражение, которым нельзя было не плениться.
— Плененный вами, я теряю силы, — шепнул граф Софье.
— Оставьте, — твердо сказал она.
Но девушка смутилась, и довольно заметно. Подняв голову, Софья искала глазами Тургенева. Он был уже тут, рядом.
Присутствие графа Чиано, нашептывавшего какие-то любезности Софье, возмутило Тургенева. Более того, заметное смущение девушки и, по-видимому, ее недовольство не укрылись от Александра. Он решительно подал Соне руку, произнес лишь довольно любезно и весело:
— Простите, граф, но нынче я вам не уступлю.
Графу Чиано ничего не оставалось, как с улыбкой оставить свои притязания. Молодые люди покинули душную залу и вышли в сад, в котором мы их и застали.
Они шли молча, каждый размышляя о своем. Мысли Сони продолжались в прежнем направлении. Однако, как бы она ни рассуждала, как бы ни корила себя за неосторожность, но все же не отнимала руки своей у Александра и не бежала от него прочь, как должно было бы ей сделать.
А Тургенев уж был влюблен. Одна только мысль, — о том, что он не имеет права выразить своих чувств, — не давала ему покоя. Будь он свободен, он бы не промедлил ни секунды! Тотчас бы просил руки и любви у Софьи.
Он пытался осознать: как же это случилось, что он впал в эту недозволенную страсть? И понимал, что ничего тут не зависело от него. Он был влюблен с первого же взгляда. Быть может, если бы он тогда же уехал из Палермо один, если бы не предался милой привычке находиться рядом с Софьей, то… Но дело уже свершилось. Первый же взгляд на нее, там, во дворе монастыря, когда она была без сознания. Первое то чувство, когда он нес ее на руках, слабую и беспомощную, когда она так просто доверилась ему, — и он уже был влюблен.
— Вам холодно? — спросил он, заметив, что Софья дрожит.
— Нет, вовсе нет, — отвечала она.
Дрожала она вовсе не от холода, а от своих мыслей и от чувств. Странно, что перед нею оказался тот же человек, что и когда-то перед Лидией. Он ничуть не изменился. Он был все тот же скучный, как говаривала Лидия, и спокойный мужчина. В нем было все то, что жена его, по ее выражению, «ненавидела» и с трудом терпела, от чего она бежала. Но Софья видела все совсем иначе. Ей не было ни скучно, ни грустно рядом с ним. Но она ощущала уверенность. И знала, что может довериться этому человеку. Никогда не вышла бы она в сад с Павлом, никогда не подала бы так просто руки кому-нибудь другому. Александра она не опасалась вовсе. Что это, если не любовь? Разве не от любви рождается слепое доверие? Но, быть может, еще не только от любви, но и оттого, что человек, к которому испытываешь столь сильное чувство, этого доверия достоин? Да и любовь, как знать, не родилась ли она нынче в сердце от осознания того, какой человек на нее претендует?
Как неромантично! Что за любовь, рожденная от уверенности? Да и любовь ли это? И все же, бывает и так, что не безрассудные, слепые страсти управляют человеком, а чистый разум и такое же чистое сердце. Когда уж один раз ожегся, не следует ли, поучившись на ошибке, надеяться не на страсть, а на рассудок?
— И все же, не стоит ли нам вернуться? — спросил Александр.
— Да, пожалуй, — прошептала Софья.
Александр остановился. В ее голосе было какое-то сожаление, как ему показалось.
— Ответьте, что с вами? — спросил он ласково.
— Я и сама не знаю, — вдруг ответила девушка.
Она и впрямь не знала. Да и что тут скажешь? Тут необходим лишь один поступок, один безумный шаг. Но не ей совершать его! И Александр это понимал. Он взял ее руку в свою и прижал к губам теплую, трепещущую ладонь Сони. Она ничего не отвечала, не пыталась вырвать руку или убежать. Он улыбнулся. Впервые в нем проснулось новое чувство особой силы рядом с женщиной, рядом с этой беспомощностью, с этой доверчивостью. Лидия никогда не вызывала в нем подобных чувств. С нею он был слаб, равнодушен, холоден. Теперь он ощущал в себе силу и тепло, которые дарила ему любовь к этой милой и слабой девушке.
