Де Шавель вышел из дома последним и подсадил ее в экипаж. Он пустил вперед своих солдат, и граф теперь решился подойти к нему.
— Вы еще пожалеете об этом, — прошипел он, брызгая слюной. — Вы прикрыли очень ловко блуд с моей женой, не правда ли? Не сомневаюсь, что она избежала постели маршала, чтобы этой же ночью попасть в вашу!
Граф не успел отреагировать на удар, который де Шавель нанес с молниеносной быстротой. От пощечины граф отлетел к стене и сполз по ней вниз.
— Это отнесите на счет маршала, — вежливо попросил де Шавель. — Мой ответ вам будет вылит в форме пули после моего возвращения из России. А если вы вздумаете приблизиться к Чартацу ближе чем на двадцать миль, вас арестует местная полиция.
На рассвете большой дорожный экипаж отъехал от ворот дома маршала Мюрата на площади Кучинского. Перед этим Мюрат сам зашел в комнату, где собирались к отъезду Валентина и Яна.
Маршал поклонился и пожелал ей удачи. У него еще оставались кое-какие сомнения, но основную их часть рассеял своим рассказом де Шавель. Маршалу совсем не по сердцу было, что эту девчонку бил и стращал ее супруг. Но это обстоятельство во многом объяснило ее странное поведение и сопротивление его ласкам. Но у маршала вытянулось лицо, когда де Шавель объявил ему, что и сам отправляется в Чартац.
— Нет ли у вас, дружище, личного интереса к этой даме? — спросил он подозрительно, хотя и поверил сперва, что между ней и полковником ничего не было. Это казалось весьма удивительным, но он все же склонен был верить.
— Никакого, — отвечал полковник. — Но мне думалось, что я обязан сделать это, после всего происшедшего. Я доставлю ее к сестре и, убедившись в ее безопасности, сразу же вернусь. Я уже пообещал убить ее мужа, и будьте уверены, я это сделаю. Но вовсе не потому, что я влюблен в нее!
— Ну уж если вы так говорите… — протянул Мюрат. — Впрочем, мне все равно. Хотя она и дьявольски хороша собой.
— И совершенно беззащитна. Я не особенно щепетилен, но это первая женщина в моей жизни, которую не хочется подчинять себе. Бедная девочка и так уже вынесла достаточно. Adieu, сударь! И будьте бдительны, когда ласкаете хорошеньких полек! Не смогу же я спасать их всех!
Первые два часа они ехали быстро, а потом дороги пошли дрянные, покрытые камнями и изрытые глубокими ямами, в которых застоялась с весны зацветшая вода. К полудню они остановились на почтовой станции, где пообедали сами, напоили лошадей и задали им корма. Они почти не разговаривали в дороге; Яна почти все время дремала. Он был очень внимателен с Валентиной и из деликатности старался молчать. Пообедав и отдохнув, они снова тронулись в путь и ехали до самых сумерек, когда лошади стали постепенно замедлять свой шаг. Тогда полковник велел распрячь лошадей, чтобы укладываться на ночлег. Они с Валентиной улеглись бок о бок на медвежью шкуру, которая служила постелью. Через некоторое время Валентина, осторожно поглядев на него, спящего, прильнула к его плечу и наконец заснула. Ночью она проснулась. Его рука обнимала ее за шею, и щека со шрамом шершаво касалась ее щеки.
Валентина с трудом проснулась после тяжелой ночи на третий день пути. По дороге они ночевали в маленьких сельских гостиницах, обставленных весьма убого. В последней из них постель была так грязна, что Валентине пришлось спать, завернувшись в свой плащ, а де Шавель лег на подстилку за дверью. Сейчас они находились уже во владениях Александры, и Валентина выглянула из окна, силясь узнать полузабытые места. Де Шавель и Яна еще спали, — дорога была утомительной, а кроме того — опасной, и не будь полковника, двух беззащитных женщин ограбили бы уже посредине пути. Почти всю ночь де Шавель бодрствовал на страже, пока они с Яной спали. Валентина осторожно встала, и, стараясь не разбудить, накрыла его подбитой мехом курткой. Впервые за последние пять лет она ощутила, что значит находиться под чьей-то заботливой опекой, когда любое ее желание исполнялось еще до того, как она решалась об этом попросить. Ей казалось удивительным, что мужчина может быть настолько нежен и добр. И еще — было мучительно спать порознь с человеком, который еще недавно встревожил ее существо своими крепкими поцелуями и сильными мужскими объятиями… Удавалось только тихонько прислониться к его спине, когда он уже спал… Он заботился о ней так, словно она была малым ребенком, и не давал ни малейшего повода заподозрить, что он может воспринимать ее как женщину. Глядя на него спящего, Валентина пыталась примириться с той болью и томлением, которые принесла ей эта любовь, первая любовь в ее жизни. И у нее сжималось сердце, когда она разглядывала его лицо, жесткое, бесстрастное лицо военного, с глубоким шрамом, пролегшим через щеку. И еще ей невыносимо хотелось лечь рядом с ним и медленно, осторожно целовать и гладить его лицо, пока он не проснется… И все-таки счастьем было уже то, что он был рядом, напротив нее, то, что былая пустота ее жизни вдруг оказалась переполненной им… Она запрещала себе думать о том, как долго продлится это счастье и чем оно закончится.
Карета давно уже катилась по ухабам, тяжко кряхтя и словно переваливаясь с ноги на ногу, когда Валентина вскрикнула, отчего оба ее спутника проснулись:
— Вот он, Чартац! Впереди, на холме перед нами!
Де Шавель дернул за шнурок, привязанный к локтю возницы, и, высунувшись из окошка, приказал:
— Давай, нахлестывай, добрались!
Дом был изначально задуман как крепость; цепь таких фортификаций была построена вдоль всей границы с Россией — для отражения возможного нападения воинственного соседа. Так что здание не отличалось особенными архитектурными изысками: башенки были сложены из квадратных серых глыб, и столь же ненамеренная рустика бросалась в глаза при взгляде на угрюмый фасад. Предки Валентины жили здесь уже три столетия, и лишь совсем недавно дед ее придал этому дому некоторые черты добропорядочного помещичьего дома. Чартац был выстроен на крутом пригорке, окруженном садами и рощами. Всё поместье простиралось на пять тысяч акров, что по тем временам было вполне средним размером владений.
Когда карета остановилась посреди двора, к лошадям сразу же подбежали слуги в ливреях, взяли лошадей под уздцы и помогли путешественникам выбраться из экипажа. При виде Валентины мажордом упал на колени, со слезами целуя ее руку и повторяя:
— Ах, мадам, мадам… После стольких лет, и в первый раз… Боже мой… Ладислав! — крикнул он младшему слуге. — Ступай доложи ее сиятельству! Да побыстрей!
У Валентины так затекли ноги в долгом пути, что теперь она с трудом преодолела крутую каменную лестницу, ведущую ко входу в дом. Поднявшись туда, она с высоты окинула взглядом родные места, лежащие перед ней как на ладони, потом медленно рассмотрела слуг, лица которых она помнила еще с младенчества… В ее глазах стояли слезы счастья.
