– Какая у тебя кожа!.. Адонис, смотри, она такая же нежная, как и у меня.
Ее шелковые с разрезами рукава скользнули к плечам, и обнаженные нервные руки были подобны молодой лозе… Она тормошила эфеба и смеялась, и он запутался в розовой дымке ее платья из тонкой восточной ткани…
– Масселина… – задыхаясь, проговорил сириец. – Скажи, это Юлия послала тебя?
– Конечно! Госпожа приказала мне развеселить тебя. Встряхнись, юноша!.. Я пришла исполнить повеление госпожи, и мне самой так нравится твоя улыбка!
Она порывисто вскочила, ее белокурые волосы разметались по плечам. Сквозь прозрачную ткань Адонис видел ее маленькие соски, похожие на просыпающиеся почки… Девочка на мгновение прижалась к сирийцу и что-то горячо и влажно замурлыкала в ухо…
– Подожди, Масселина, – он взял ее за мягкие плечи и отстранил от себя. – Я ничего не понимаю…
– Какой же ты!.. – она капризно надула губки. – Сейчас здесь будет госпожа. Ой, мне не велено говорить тебе! Она сама придет в твои покои…
Послышался звук скользящих шагов, точно змея передвигалась по мозаичному полу.
– Это она, – зашептала девочка. – Не выдавай меня госпоже, – и, схватив лиру, Масселина бросилась к противоположному выходу, задрапированному гобеленовой тканью.
Внезапно откинулся шелковый полог с глубокими мягкими складками, затканный греческими узорами, где обнаженные боги и богини шествовали среди дев с распущенными волосами и в венках из весенних цветов, и солнце золотило щиты и горело на остриях мечей небожителей… Войдя, домина резко остановилась, и занавесь, наполнившись воздухом, мягко опала. Прозрачная тень легла у ног патрицианки, коснувшись края дорогого ковра.
Адонис не мог вымолвить ни слова, под взглядом Юлии он был распят, точно разбойник. Взор пылающих очей сирийца был прикован к этой женщине, ее переливчатому платью, к тонкой ноге, видной сквозь разрез ткани, в высокой сандалии с черными лентами…
Выданная замуж четырнадцати лет, Юлия, почти не знала своего мужа, который был старше ее на сорок четыре, года. Супругом ее стал богатый и влиятельный Гай Корнелий Цельз, видный оптамат, поддерживавший Домициана еще во времена войны с Виттелием. Юная Юлия, весьма честолюбивая, не скрывала своего презрения к мужу, увлеченного политикой и вином. Какое-то время их брак мирно существовал, сохраняемый богатством двух родов, и все эти ожерелья, браслеты, геммы, лошади, дома, рабы на какое-то время заглушили стремление Юлии к свободе. Ребенком она была брошена семьей в объятия мистификатора и пьяницы, который, уступая просьбе своей молодой жены, не очень торопился с исполнением супружеского долга. Прошло несколько лет, и привыкшая к роскоши Юдия, наконец, вошла во вкус своего замужнего положения и приобрела в нечастых объятиях мужа раскованность блудницы. Теперь она стала вести себя как женщина-львица, одаривая своим вниманием лишь рабов и гладиаторов. Очень многие представители высших сословий Рима желали обольстить юную красавицу, но она в гневе отвергала их, упиваясь, как видно, в насмешку над Гаем Цельзом, любовью лишь красивых мужественных варваров. Эта молодая патрицианка чувствовала себя абсолютно свободной в палатинских дворцах среди знатных дам, одни из которых ей подражали, другие ненавидели.
Распутство Юлии сводило ее с ума. Красота ее расцветала красным цветком, и его коварные споры попадали в сердца всех юношей и мужей, когда она в окружении женщин в широких переливчатых столах, женщин, отпущенных ею на свободу, величественно выходила из глубины кубикул и залитых солнцем колоннад. Говорили, будто она появляется в лупанариях самых непотребных римских районов в сопровождении высокорослого могучего раба и отдается там без разбора всем мужчинам. Юлия снисходительно слушала эти сплетни. Порой они даже забавляли неистовую патрицианку, научившуюся у мужа извлекать пользу из подобных пересудов. В конце концов престарелый Гай Корнелий, спасаясь от насмешек, уехал в Азию, правителя которой, Цивика Цереала незадолго до того Домициан отправил на смерть. На прощание старик оставил счастливой Юлии свое состояние и имя, чем снискал известное уважение при дворе.
Теперь это была тридцатилетняя женщина, прекрасная и образованная, но ее гибкий ум не находил покоя ни в чем. Душа металась, и даже любовь, которую она наконец узнала, была подобна цикуте. Юлия часто погружалась в задумчивость. Невозможно прекрасные грезы в ее эротическом воображении перемешивались с реальностью…
Выдуманная жизнь сделала ее пленницей собственных эмоций. Она так чутко и одухотворенно любила сразу двух мужчин, словно они были половинками друг друга, одним целым. Словно ее избранник страдал раздвоением личности, и одна его часть дополняла другую.
Юлия Цельз не думала возвращаться в Рим. Она покинула двор для того только, чтобы наслаждаться уединением и любовью Адониса на вилле, утопающей в зелени. Но вот появился Флавий, восходящая звезда имперской армии, и влюбленная женщина снова стала метаться между спокойной Арицией и Римом, раздираемым пороками…
– Здравствуй, прекрасный юноша! Я знаю, чем обязана тебе… Ты перестал быть мальчиком, теперь ты – муж!
Сегодня Юлия была необычайно красива – с обнаженными плечами и диадемой, искрящейся на чистом, светлом лбу, зацепившейся своими рожками за высокую прическу. Она глядела на сирийца странными темными глазами, по-прежнему оставаясь неподвижной и ожидая его восхвалений. Но он молчал, и патрицианка вновь заговорила:
– Я и прежде замечала в тебе перемены. Ты стал столь независим… А я! Я всего лишь роса на твоем сердце, – и прибавила: – А роса скоро испаряется…
Адонис не понимал ее слов. С любовью глядел он на своего идола и уловил в ее голосе грусть. Сначала он принял это на счет пережитого накануне потрясения, но тут же подумал он совсем о другом. О том, что в столице есть командующий римской конницей, к которому летит сейчас мыслями его госпожа, забывая своего бывшего невольника, отпущенного ради любви. Адонис выпрямился и с упреком сказал:
– Юлия, я слышу плач в твоем голосе… И слова твои мне непонятны. Быть может, госпожа, ты вспоминаешь об избиении в цирке?.. Утешься. Мы в безопасности под этим кровом.
Сириец уже хотел подойти к женщине, но она сделала предостерегающий жест и он, закусив губу, прошел мимо нее к занавесям, скрывающим выход. Юлия, смущенная новым в поведении эфеба, с удивлением глядела на него.
– Я никогда раньше тебя таким не видала, – промолвила она наконец.
А в мыслях добавила: «Ты уходишь от меня как мерцающий свет, и мне не удержать тебя…»
И, словно расслышав непроизнесенное, Адонис испугался:
