Но в один воистину замечательный день папенька открыл мальчику двери и в потайную алхимическую лабораторию. Леонардо восхитился, узнав, что я присматривала за атенором, когда была такой же маленькой девочкой, как он сам. Секретность как нельзя лучше отвечала его натуре, и он тут же принялся сооружать собственные тайники на каждом этаже папенькиного дома. Подозреваю, что он прятал разные вещички и в аптекарском огороде. Затем он с огромным удовольствием извлекал и рассматривал припасенные там сокровища, отысканные во время наших полевых прогулок: мышиный череп, змеиную кожу, а также необычные лабораторные трофеи — кусочки киновари или серебра.
Несмотря на выдающиеся дарования, мой сын обожал дурацкие шутки и изобретал все новые средства, чтобы до смерти напугать нас с папенькой. Однажды, когда мы все втроем были в лаборатории, Леонардо внезапно окликнул нас. Мы с папенькой обернулись и увидели, что он держит чашу с красным вином над плошкой с кипящим маслом. Мы хором вскрикнули: «Не надо!» — но Леонардо уже опрокидывал вино в плошку. К потолку взметнулись яркие цветные сполохи, и пламя едва не охватило весь дом.
За этот проступок Леонардо был наказан отлучением от папенькиной лаборатории на целый месяц. Кисло улыбаясь, он потом признался мне, что удовольствие увидеть наши перекошенные от ужаса лица того стоило.
В другой раз, готовясь ко сну, я отдернула покрывало на постели и завизжала от ужаса: на моей подушке корчилось уродливое чудище с налитыми кровью глазами. Я отпрянула с такой силой, что села на пол и, переведя дух, на карачках подползла обратно к кровати. Я уже догадалась, что это существо — дело рук моего дражайшего сынули, вредины и озорника. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что тварь состоит из разрозненных частей, позаимствованных у летучих мышей, ящерок, змей и гекконов. Конечности миниатюрного «дракона» не двигались, зато его «тело» — стеклянная банка, в которой отчаянно копошились многочисленные жуки, сверчки и цикады, — поражало своим жизнеподобием. Огромные зенки на поверку оказались двумя заключенными в такой же плен юркими сороконожками, выбранными, как я поняла, за их ярко-алый окрас.
Папенька, потревоженный моим криком, прибежал ко мне в спальню в чем был — в ночной сорочке. Я, несмотря на недавний испуг, уже хохотала, и он рассмеялся вместе со мной. Полуангел, получерт — другого такого, как наш Леонардо, во всем мире было не сыскать. Наказания за эту шутку ему не последовало, но в тот раз мы вытянули из него обещание, что его проказы не должны довести нас с папенькой до смерти от сердечного приступа.
Меж тем живописные опыты Леонардо, поначалу весьма непритязательные, превращались в довольно искусные и даже мастерские. У него легче и с большим сходством получались живые объекты, в отличие от неодушевленных, например домов или мостов. Покоренный удивительной симметрией анатомического строения насекомых, он изображал их с невероятной точностью. Собаки, кошки и лошади на рисунках Леонардо выходили совершенно всамделишными, настоящими, воплощая его любовь ко всему живому.
В тот самый период Леонардо начал всерьез изучать человеческое лицо, но полностью оценить беспредельность его дарования мы смогли лишь тогда, когда он начал использовать папеньку, меня и своего дядю в качестве моделей. Сам собой встал вопрос, что теперь с этим делать.
От Франческо мы слышали, что, когда его брат удостаивает посещением имение да Винчи, он всякий раз хвалится новыми друзьями из Флоренции — членами Гильдии нотариусов, именитыми торговцами и даже художником с собственной мастерской, куда все чаще посылал заказы новый предводитель клана Медичи. Звали художника маэстро Андреа Верроккьо.
Меня с Пьеро в последние десять лет ничего, или почти ничего, не связывало, а его родительская забота о Леонардо была такова, что я не могла не презирать его. Правду сказать, внебрачному ребенку, по заведенному обычаю, ни учеба в университете, ни получение каких-либо навыков в сфере права были недоступны. Таким образом, нотариусом Флорентийской республики Леонардо было не суждено стать. Но, совершенно отмахнувшись от сына, Пьеро даже не делал усилий, чтобы подыскать ему на будущее подходящее занятие. Его несравненно больше заботило собственное восхождение к вершинам общественного успеха и стремление — пока безуспешное — оплодотворить молодую жену, занявшую место почившей Альбиеры.
Я разорялась, но понапрасну. Да Винчи никогда не разрешили бы Леонардо поступить в ученики к собственному деду Эрнесто — они и так с трудом отпускали его к нам в аптеку. Сколько раз я во сне пронзала шпагой ненавистного Пьеро насквозь, и кровь, хлынув изо рта и ноздрей, заливала его все еще красивое лицо. Я просыпалась от зубовного скрежета, а щеки мои были мокрыми от слез.
Однажды вечером, когда Леонардо отправился обратно в имение, папенька присел рядом и завел такой разговор:
— Я ведь вижу, как ты мучишься, Катерина, и знаю причину этому.
— Стало быть, ты и сам понимаешь, что помочь тут ничем нельзя, — в сердцах высказалась я.
— Помочь можно, но для этого тебе нужно сходить к Пьеро и побеседовать с ним.
В порыве чувств я разрыдалась, но папенька не стал ни уговаривать, ни утешать меня. Он терпеливо ждал, пока я успокоюсь.
— Ты должна подготовиться к встрече с ним. Задача тебе предстоит более чем непростая. Ты не хуже меня знаешь, что должна предложить ему насчет Леонардо. Продумай свои доводы, но не поддавайся раздражению. Удержись от споров — это только разозлит Пьеро. Не дай ему повода почувствовать над тобой превосходство. Ты должна убедить его, Катерина. От этого зависит судьба Леонардо.
Пришлось ждать почти полгода, когда Франческо наконец дал мне знать о предстоящем визите Пьеро к родителям. За это время я успела все продумать, но, памятуя о стольких унижениях, вынесенных в имении да Винчи, я намеренно выбрала для выяснения отношений другое место.
В первое же воскресенье по прибытии Пьеро из Флоренции я отправилась не к нему в дом, а в приходскую винчианскую церковь. Сельчане тянулись с мессы, разглядывая меня с такой гадливостью, словно чистили в хлеву подбрюшины у скота. Я же гордо стояла с невозмутимым видом и даже внутренне восторжествовала, когда заметила на лице Пьеро замешательство. Он показался из двойного церковного створа об руку с молодой смазливой женушкой, но тут я заступила ему дорогу.
Пьеро не успел возмутиться: я громко — так, что слышали и священник, и шушукающиеся прихожане, — объявила:
— Мне надо поговорить с тобой о нашем сыне.
Его юная супруга побледнела. Пьеро, опасаясь скандала, что-то шепнул ей, и она с недовольным видом заспешила вниз по ступеням крыльца. Пьеро ухватил меня за локоть и торопливо увел от церкви в переулок, то и дело озираясь, не подслушивает ли нас кто-нибудь.
