Однако обещанные Эрнескрофтом двенадцать тысяч меняли дело.
– Загвоздка в том, что Эрнескрофт диктует мне свои условия. А теперь ему известно, что сама по себе Фэнси Фри мне не надобна. Возможно, он даже считает меня сентиментальным и полагает, что мне будет жаль вырывать лошадку из ее привычного окружения. Но если он упрется и откажется поднять цену – что ж, тогда забираю Фэнси Фри. Сам знаешь, я на мели.
Ноттон пришел в ужас:
– Так ты подозреваешь Эрнескрофта в нечестной игре?
– Отнюдь. Просто он навязывает мне свою волю, а я пока не вижу способа воспротивиться. Придется вернуться в Дрессер-Мэнор, а на вырученные деньги вплотную заняться лошадьми. В любом случае я выручу более трех сотен.
– А что насчет крыши в Дрессер-Мэноре?
С языка Дрессера едва не сорвалось: «Да пусть себе догнивает», – однако он смолчал – эти слова шокировали бы друга.
– Поставлю парочку заплат. Не читай мне нотаций, Том! Так или иначе, я займусь в первую голову лошадьми.
– Но тебе нужна крыша над головой, пища с домашней фермы…
– Знаю-знаю! Но фермерство отменно скучное занятие!
– Ну, лишь в спокойное время, – вздохнул Том. – А ты вообще способен осесть на земле, жить себе спокойно, а?
Дрессер слишком хорошо знал ответ. К черту спокойную жизнь, когда маячит перспектива женитьбы на этой яростной рыжей бестии! К тому же этот брак принесет достаточно средств, чтобы обновить его поместье – и дом, и угодья, – да и на лошадей останется. А рыжекудрая бестия была ему по душе. К тому же она явно окружена недругами, и ей необходим рядом сильный мужчина.
Он вспомнил слова леди Эрнескрофт о мотыльках и пламени.
Но что за жизнь без риска?..
«Лиззи, за обедом было невыносимо! Такого я не ожидала.
Ты права была, дорогая моя, когда сомневалась в разумности моего столь долгого уединения. Я совершенно отвыкла от высшего света, потеряла нюх. Да что там, я не понимала и половины разговоров! А колкость про кобылку, призванную поразить меня в самое сердце, я вовсе пропустила мимо ушей.
Во всем виноват отец: это он настоял, чтобы я спустилась к гостям. Вот если бы я сама так решила, то изучила бы сначала список гостей и тщательно подготовилась.
Супруги Пранса за столом не случилось, однако сестрица ее, Элоиза Кардус, то и дело подливала маслица в огонь. Моей вины нет в том, что меня окружили сразу несколько молодых джентльменов, однако же Элоиза восприняла это как личное оскорбление и припомнила мне мой костюм богини.
Понимаю, как тебя это шокирует, но он прикрывал мое тело столь же целомудренно, как и наряды прочих дам. Просто выглядел неожиданно…
Вот гадина-то! Вот злобная кошка!
Нет, не кошка. Она больше смахивает на хорька со своим острым носом! Как думаешь, она все еще надеется заполучить де Бофора в мужья? Да, приданое у нее солидное, однако я бы ни гроша на нее не поставила! Возможно, ей удалось бы окрутить Селлерби, но вряд ли он бы с такой ужился.
Он, к слову, тоже пожаловал к нам, изображая великого знатока и любителя скачек. Я довольно едко его поддразнивала – еще бы, вряд ли он вообще хоть раз сидел в седле. Несмотря на то что мой траур еще не окончен, он явно пытался ухлестывать за мной. Впрочем, придется жестоко его разочаровать: пусть мне приятно его общество, да и вкусы наши во многом схожи, но когда я вновь соберусь замуж, то стану искать нечто большее, нежели просто доброго друга…»
Тут Джорджия благоразумно остановилась – ей не хотелось обнаруживать перед подругой тайных печалей, связанных с ее браком. Дикон был ей другом, но не более того. Больно об этом думать, однако это была сущая правда. Поэтому, наученная горьким опытом, она желала большего.
Теперь она сожалела о том, что позволила Селлерби писать ей, а еще сильнее о том, что отвечала на его письма. На первых порах она не принимала писем от джентльменов, за исключением самых первых, в которых все выражали ей свои соболезнования. Все прочие послания она отсылала назад нераспечатанными.
Когда же услышала о том, как яростно Селлерби бился за присуждение ей вдовьей доли, она сочла возможным написать ему благодарственное письмо – и как-то незаметно началась их переписка. И ей это было приятно: из его посланий она узнавала все светские новости, к тому же он так изящно умел писать о моде и искусстве… Но, возможно, она внушила ему ложные надежды.
Листок меж тем как-то сам собой кончился. Джорджия перевернула его и обмакнула перо в чернильницу.
«Поведаю тебе и еще об одном человеке – о лорде Дрессере. Прости, что пишу на обороте, но не хочу вводить тебя в расходы: тебе пришлось бы платить пошлину за два письма.
Этот Дрессер сущий оригинал, в этом нет никаких сомнений. Когда я впервые увидела его на террасе, он перегнулся через балюстраду так, что, казалось, вот-вот свалится вниз и разобьется. Но на самом деле он просто пытался рассмотреть цветочки.
Я не думала, что дальние плавания способствуют пробуждению интереса к садоводству. Полагаю, мне морские приключения не пришлись бы по вкусу – ведь я обожаю цветы! А когда вспоминаю буйное цветение нашего лондонского садика, а еще «Сан-Суси», то…
Но довольно жалоб. Все это в прошлом, а вскоре у меня будет другой сад.
Я ожидала увидеть кряжистого морского волка с дубленой кожей, но Дрессер, хотя и загорелый и явно обнаруживает военную выправку, в остальном человек на удивление… отесанный. И еще вполне молод. Ему, на взгляд, нет даже тридцати. И сложение у него весьма мужественное. Впрочем, ему еще многому предстоит научиться. Только представь: он подхватил меня на руки и усадил на парапет балюстрады! И проделал это, не спрашивая моего разрешения! Лишь затем, чтобы я рассмотрела цветочки в саду. Сознаюсь, меня это взволновало, к тому же он необычайно силен…»
Джорджия вновь помешкала, рассеянно водя по губам пером.
«Если не брать в расчет шрама, бесцеремонности и отсутствия изящных манер, в этом человеке положительно что-то есть. Он такой твердый, такой цельный, так уверен в себе и силен…
Какая досада – этот его ужасный шрам!»
Устыдившись своей реакции, она пообещала себе, что будет умнее, если им суждено вновь повстречаться. Для начала нужно спокойно описать его наружность:
«У бедняги на правой щеке ужасный шрам от ожога – кожа на нем блестит и морщится, шрам этот тянется по щеке до самой брови от уголка губ – кажется даже, что он все время усмехается. Конечно, я попыталась беседовать с ним как ни в чем не бывало… И все-таки ужасно жаль, что он так изуродован! Прежде он наверняка был настоящим красавцем. Густейшие черные волосы, ярко-синие глаза… нет, положительно, жизнь бывает несправедлива!
