Гаррик весь дрожал, вне себя от бешенства.
– Я всегда был для вас недостаточно хорош, не так ли? Я все делал не так! Я никогда не мог добиться вашей похвалы! За эти годы вы совершенно не изменились, отец. Теперь я сожалею, что не покинул Англию сразу после исчезновения Лайонела. Не надо было мне ждать еще четыре года… Что же касается совести и чести, то здесь вы правы, отец! У меня их нет, потому что этот дом никогда не был мне родным и вы никогда не были мне настоящим отцом! Так почему же я должен волноваться о судьбе графства?
Лицо графа Стэнхоупа побелело.
– Гаррик! – испуганно воскликнула графиня. – Опомнись! Я знаю, это ты сгоряча…
– Отец считает себя непогрешимым, и я не могу изменить его мнение о себе, да и не хочу! – Гаррик с отвращением отшвырнул от себя полотняную обеденную салфетку.
Он был глубоко уязвлен, испытывая не только гнев, но и боль несправедливой обиды. Когда он ехал домой, в его сердце теплилась слабая надежда на то, что отец с возрастом изменился к лучшему, стал справедливее и мудрее. Однако надежда оказалась тщетной – нет, ничто не изменилось, да и не могло, наверное, измениться. Граф постарел, но остался таким же хитрым, жестоким и властолюбивым тираном.
– Как правило, я не ошибаюсь, – сухо проскрипел граф, когда к нему вернулся дар речи. – В отношении выбора невесты я тоже не сделал ошибки. Твое непослушание и пренебрежение интересами семьи просто возмутительны!
– Вы всегда считали меня паршивой овцой, не так ли, отец? – горько усмехнулся Гаррик, потом повернулся к матери и, коротко поклонившись, сдержанно произнес: – Боюсь, у меня пропал аппетит.
С этими словами он поднялся из-за стола и решительным шагом покинул столовую, оставив за спиной тяжелое молчание.
Не выдержав напряжения, графиня расплакалась. Граф отодвинул тарелку и тоже вышел.
В гостиной Гаррик открыл шкафчик с крепкими напитками и налил себе бренди. Выпив рюмку, он ощутил, как напряжение постепенно спало. Вот тебе и возвращение в милый родной дом!
– Гаррик, – сдавленным голосом вдруг позвала его графиня. – Можно я побуду с тобой?
Не заметив ее приближения, Гаррик вздрогнул и резко обернулся. Мать стояла на пороге с опухшими от слез глазами.
– И как только ты можешь с ним жить? – вырвалось у него. – Почему позволяешь ему так говорить в твоем присутствии?
Элеонора вошла в гостиную и закрыла за собой двустворчатые двери.
– Он мой муж, – коротко ответила она. – Я его не выбирала…
– Так скажи, мама, неужели ты не жалеешь, что тебя в молодости лишили права решать собственную судьбу?
Элеонора растерянно опустилась на диван, расправляя складки широкой юбки.
– Теперь, на закате жизни, было бы верхом глупости сожалеть об этом. Гаррик, твой отец не такой плохой человек. Впрочем, ты и сам знаешь. С ним действительно очень трудно ладить, но… По-своему он любит меня.
Гаррик был настолько поражен тем, что мать говорила о любви применительно к графу Стэнхоупу, что не мог вымолвить ни слова.
– Похоже, тебе так не кажется, – грустно улыбнулась Элеонора.
– Думаю, – осторожно начал Гаррик, – он действительно считает тебя своей семьей, так же, как и меня. Но я совершенно уверен, что ему неизвестно, что такое настоящая любовь. Отца интересуют только графство и преемственность титула, больше ничего!
Элеонора прикусила губу.
– Вся высшая знать заинтересована в преемственности титулов и продолжении рода, – произнесла она.
– Ты снова защищаешь его. Ты всегда его защищала… Мама, я восхищаюсь твоей верностью и преданностью отцу, – тихо сказал Гаррик, высоко поднимая рюмку.
– Но отец любит тебя! – воскликнула графиня.
Гаррик хмыкнул:
– Не надо об этом, прошу тебя. Может, что-нибудь выпьешь?
Он задал этот вопрос, чтобы сменить тему, и только теперь заметил, как графиня раскраснелась от выпитого за ужином.
Она кивнула в знак согласия и тихо проговорила:
– Сьюзен еще очень молода, потерпи немного, Гаррик, все переменится к лучшему. Ты должен жениться и произвести на свет наследника.
Гаррик внутренне напрягся. Он снова вспомнил Лайонела, и мучительная боль вины за гибель старшего брата железными клещами сдавила ему сердце. Потом он вспомнил свою невесту и мрачно усмехнулся. Нет, Сьюзен Лейтон никогда не превратится в женщину, полную огня и отваги, острого ума и живого характера, в женщину, которой он мог бы искренне восхищаться и которую мог бы полюбить. Именно такой показалась ему Оливия Грей, но он старательно запрещал себе думать о ней.
– Хорошо, я постараюсь, но только ради тебя, мама, – наконец выдавил Гаррик и протянул графине бокал портвейна. – Ты оставила отца в столовой одного?
Мысль об этом доставила ему странное наслаждение.
Графиня отрицательно покачала головой:
– Он вышел раньше меня и уже успел куда-то уехать.
«Наверное, к своей новой любовнице», – пронеслось в голове Гаррика, но он ничего не сказал.
Какое-то время мать и сын сидели молча.
Первой нарушила молчание Элеонора.
– Как бы я хотела, чтобы между тобой и отцом наконец воцарился мир, – почти прошептала она.
– Боюсь, этого не будет никогда, – опустил голову Гаррик. – То, что он называет черным, мне кажется белым и наоборот.
– Знаю, – печально улыбнулась графиня, глядя в свой бокал. – Я так тосковала по тебе все эти годы, Гаррик! – Она внезапно посмотрела на него в упор: – Ты ведь несчастлив, да?
Гаррик тотчас вспомнил свою жизнь на острове. Он уехал на Барбадос, не в силах выносить неизвестность. Никто не знал, мертв Лайонел или все-таки в один прекрасный день он вернется домой живым и невредимым. Кроме того, Гаррик не хотел становиться наследником отца, который неоднократно недвусмысленно давал ему понять, что в исчезновении старшего сына винит прежде всего своего младшего сына.
– А что такое счастье, мама? – грустно улыбнулся он. – У каждого своя судьба, и от нее не убежишь.
К его немалому удивлению, графиня внезапно разрыдалась.
Он ни разу в жизни не видел мать плачущей, и это было столь неожиданно, что его словно парализовало. Опомнившись, Гаррик протянул ей свой носовой платок и, сев рядом, нежно обнял за плечи. Пребывая в полном замешательстве, не зная, что говорить и что делать, он только спросил:
– Мама, что с тобой?
Но она лишь безутешно качала головой, тщетно пытаясь справиться со слезами.
– Я так тосковала по тебе все эти годы… Вспоминала о тебе каждый день, мне было очень плохо без тебя… И все же, я знаю, ты не можешь жить в этом доме, и знаю почему… Я не виню тебя за то, что ты, едва повзрослев, сбежал от нас на далекий остров, отдав предпочтение сахарным плантациям… Ах, как ты был прав тогда! Этот дом никогда не был для тебя настоящим родным домом…
