— Прошу вас, ваше сиятельство, не волнуйтесь, — вылез вперед барон, желая во что бы то ни стало угодить раненому аристократу. — Леди Маргарет Вильерс прославилась как знаток целебных трав. Ее методы могут показаться несколько… необычными… но они тем не менее в высшей степени эффективны.
После этого вмешательства джентльмена в одном сапоге, который говорил все же как вменяемый человек, Рейн несколько пришел в себя.
— А вы кто такой… — Он вовремя проглотил «черт возьми» и, подумав, добавил: — Сэр?
— Барон Пинноу, мировой судья округа Мортхоу, к вашим услугам, милорд, — отчеканил барон важно, но почтительно и поклонился. — Это я нашел вас на дороге той ночью и приказал доставить сюда. Я знал, что здесь вам обеспечат наилучший уход.
— Моя благодарность не знает границ, — просипел Рейн. В голову ему снова начало стрелять, шея болела невыносимо, плечи горели, как в огне. Никогда еще он не был так близок к нервному срыву.
Барон был явно неприятно поражен таким холодным к себе отношением и подверг переоценке как великодушие, проявленное им в свое время по отношению к виконту, так и надежды на вознаграждение. Он выпрямился в полный рост.
— В сущности, я зашел затем, чтобы задать вам несколько вопросов относительно этого выстрела, ваше сиятельство, если вас не слишком затруднит ответить на них. Вы знаете, кто в вас стрелял?
— Понятия не имею, — процедил Рейн сквозь зубы. Рану на заду дергало все сильнее, и все раздражительнее становился его тон. Боль, терзавшая его плечи, распространилась на руки.
— Тогда, быть может, вы можете рассказать мне, что случилось… что вы видели… слышали?
— Я вообще не имею ни малейшего представления о том, что произошло. В меня стреляли, видимо, где-то на дороге, раз вы потом нашли меня там. Ехал я, само собой, в гостиницу… — Рейн вовремя осекся и убедительно изобразил гримасу боли, чтобы замять разговор. Не рассказывать же мировому судье, что стреляли в него, когда он возвращался со свидания с контрабандистами, которых попытался запугать.
— Его сиятельство ездил оценить качество здешних юбок, сэр. — Стивенсон сделал шаг вперед и выразительно подмигнул барону, на лице которого забрезжило понимание. — Его сиятельство интересуется текстилем. Его сиятельство коммерсант, имеет в Лондоне торговую компанию… и приехал в Девоншир, чтобы выяснить, как здесь обстоит дело с производством текстиля.
— И юбок в частности. Понимаю. Сам интересуюсь такого рода текстильным производством. Продолжайте, ваше сиятельство.
— Да что продолжать? — коротко возразил Остин. — Я решительно ничего не помню о самом происшествии. Вероятно, стреляли какие-то подонки, воры какие-то. — Тон его голоса недвусмысленно показывал, что тема закрыта и допрашивающий может удалиться.
— Воры… что ж, это возможно, учитывая, что, когда мы вас нашли, в ваших карманах не оказалось ни документов, ни ценностей, ни денег. — Барон чопорно выпрямился, и черты его длинного лица заострились. — Не сомневаюсь, что впоследствии вы припомните больше.
. Однако вопросы докучливого барона заставили Рейна Остина забыть о своих телесных недугах и призадуматься о других, куда более важных проблемах. Вот чего ему как раз недоставало, так это местного судьи, льстеца и приживалы, который будет совать нос в его, Рейна, дела. Надо выбираться отсюда, и как можно скорее, пока… Паническое чувство, что вот-вот станет поздно, охватило его. Необходимо ехать в Лондон — сейчас же. Там его ждут дела, которыми не грех бы заняться, клиенты, которых придется как-то утихомирить. Тут его как громом поразила ужасная мысль. Пока он здесь прохлаждается с продырявленным задом, светский-то сезон в Лондоне вот-вот закончится! Он обратил к Стивенсону блестевшие от боли глаза.
— Нанять карету немедленно. Я возвращаюсь в Лондон сегодня же…
— Что? — Стивенсон уставился на хозяина с таким выражением, будто уверен был, что тот вовсе лишился рассудка.
— Бестолочь! — завопила, брызжа слюной, леди Маргарет. — Я же только что наложила тебе швы на рану, которая разошлась после твоего утреннего падения. Никуда ты не поедешь.
— Поеду! Я возвращаюсь в Лондон. — Чувствуя на себе изумленные взгляды барона и Стивенсона, Рейн, изнемогавший от унижения, вперил горящий взгляд в старуху. — Я и так в неоплатном долгу у вас, мадам, и обременять вас своим присутствием больше не стану! Карету, Стивенсон! — Голос его дрожал, грозя сорваться на визг.
— Голова садовая! Рана же откроется!
— Может, лучше не надо, милорд?
— Ваше сиятельство, прошу вас, одумайтесь, пока не поздно…
Все говорили одновременно, пытаясь переубедить раненого.
Чарити тихонько вошла в комнату и, никем не замеченная, стояла с другой стороны постели и смотрела на Рейна Остина. Что же он за человек? Последние несколько минут она имела возможность убедиться, что он властный, решительный, даже склонный к самодурству. Очень прямолинейный и напористый. И еще он человек, страдающий от сильной физической боли, — вон костяшки пальцев как побелели. Чарити видела, как дрожат от напряжения его широкие плечи, как бугрятся мышцы спины. Он мрачно сжал челюсти, зажмурил глаза — ей почудилось, что и ее тело пронзила мгновенная боль.
Чарити закусила губу и бочком пошла вокруг кровати. Никто не обратил на нее внимания, кроме Рейна Остина. Для него-то она, едва оказавшись в поле его зрения, сразу переместилась в центр его искаженного болью восприятия, в сердце его порожденного болью гнева, в его путающиеся мысли.
Она была одета в черное платье с высокой талией, без всяких украшений, и потому особо запоминающееся. Густые белокурые волосы спускались мягкими локонами по обе стороны лица, а сзади были уложены в не тугой пучок. Простота как платья, так и прически подчеркивала идеальную гладкость ее кожи, яркость глаз и губ и безупречно классические черты лица. Она сделала еще шаг вперед, мягкие складки платья колыхнулись, обнаружив изгибы тела такой женственной прелести, что взгляд его сам собой устремился вниз, а дыхание перехватило.
— Вам очень больно, мистер Остин? — Она произнесла это совсем тихо, и слова ее были едва слышны за визгливым хором остальных.
Рейн уставился на этого ангела, сошедшего на землю, с милыми светло-карими глазами и нежными шелковистыми губами, который только и догадался о том, что с ним происходит. Да, черт возьми, ему было больно, и еще как! Не было в его теле . ни одного места, которое бы не болело. Но он не в силах был сказать ни одного слова.
Девушка быстро подошла к столику у окна, на котором красовалась целая коллекция бутылок и флаконов. В угрюмом упрямстве, с которым раненый сжимал челюсти, было столько гордости и беззащитности, что она позабыла, как недавно негодовала на его грубые выходки. Его мучила боль, но он не желал признаваться в этом. Она должна помочь ему.
