– Я готова.
Когда они вышли на улицу, Элиана заметила лица людей, со страхом и любопытством выглядывавших из окна первого этажа.
У ворот ждала повозка, в которой уже сидело несколько арестованных: трое мужчин, судя по одежде, рабочие, женщина-мещанка и две проститутки с накрашенными лицами, в мантильях, накинутых прямо на ночные сорочки, и с босыми ногами. Все молчали и имели какой-то странный сонный вид. Один из рабочих подвинулся, чтобы дать Элиане место.
Она залезла в повозку, и та, уныло скрипя колесами, пустилась в свой обычный невеселый путь.
Люксембургская тюрьма представляла собой огромное помещение с высокими каменными стенами, под темными сводами которых раздавалось гулкое эхо. Отдельных камер не было, но существовали закоулки и лабиринты – своеобразные тюремные трущобы, мрачные и опасные. Из стен сочилась сырость, воздух был влажный, спертый, местами даже зловонный. Возле стен лежала грязная солома, на которой и сидело большинство заключенных. Свет из забранных решетками узких оконец почти не проникал внутрь, и помещение освещалось колеблющимся пламенем двух факелов, прикрепленных у входа. Слышался ровный гул голосов, где-то капала вода, и вся открывшаяся перед Элианой картина казалась порождением чьего-то больного воображения.
Молодая женщина ступила на холодный пол, покрытый слоем черной известки. Ее подтолкнули в спину, и она вошла внутрь, испуганно озираясь, еще не привыкшая к мраку и духоте, а потом медленно побрела вдоль стен, не смея навязать кому-либо свое присутствие и украдкой заглядывая в лица: она искала, нет ли здесь отца. Люди разговаривали, плакали, что-то ели, лежали, спали, накрывшись тряпьем, кое-кто читал, шил, некоторые играли в карты.
Внезапно старуха с изжелта-бледным как у призрака лицом и седыми волосами протянула костлявую руку и указала Элиане на место рядом с собой.
Молодая женщина присела на краешек, ожидая, что старуха заговорит с ней, но та отвернулась и молчала.
Элиана почувствовала, что начинает дрожать. Тревожная неизвестность вцепилась ей в горло когтистыми лапами и не желала отпускать. Грядущее погрузилось в беспросветный мрак, и мысли о нем вызывали гнетущее смятение, заставляя сердце сжиматься в предчувствии чего-то непоправимого. Молодая женщина ощущала глубочайшую подавленность от этого давления неосязаемого и неведомого: ей казалось, что на нее надвигается какая-то огромная страшная глыба.
В это время старуха открыла рот и произнесла несколько слов, звук которых пронзил Элиану до самого сердца:
– Да здравствует святая гильотина!
Утром Элиана пробудилась с тем же ощущением тревоги и страха, ибо то, что привиделось ночью, лишь усугубило ее состояние. Власть потустороннего мира казалась безграничной: до такой степени и явь, и сон были населены кошмарами смерти.
Молодая женщина встала, отряхнула смятое платье, плеснула в лицо воды из стоявшего в углу жестяного бака и, подойдя к слуховому окну, выглянула на улицу.
Она увидела черные дома на фоне алого неба, длинные тени печных труб и деревьев на мостовой… Этот привычный, знакомый до мелочей мир казался удивительным и прекрасным отсюда, из окон мрачной неволи.
Тюрьма просыпалась; слышался звон посуды, плеск воды, кашель, беспокойные шаги. Начали раздавать жидкую, мутную, подозрительно пахнущую похлебку.
– Я не буду это есть, – сказала Элиана, вспомнив, что говорила женщина из очереди в тюрьму Форс.
Старуха-соседка неодобрительно посмотрела на нее.
– А ты что, лучше других? Здесь не подают деликатесов. Элиана замолчала в замешательстве и внезапно услышала голос:
– Вы правы, не стоит рисковать своим здоровьем. Лучше возьмите мой хлеб.
Молодая женщина подняла взор и увидела незнакомого мужчину. Он сделал шаг навстречу – сначала из мрака показалось лицо и блеснули глаза, а потом в полосе света возникла вся фигура.
Элиана заметила, что он пристально вглядывается в нее.
– Мне не нужен ваш хлеб, – довольно холодно произнесла она, – ешьте сами. Я не голодна.
– Вам так кажется, – возразил он. – Если вы не будете есть, то начнете терять силы, а они вам еще понадобятся.
Элиана внимательно посмотрела на него. На вид ему было не более двадцати пяти лет, и он не походил ни на одного из знакомых ей мужчин: смуглая кожа, темные глаза, черные, прямые, спадающие до плеч волосы. Она не смогла бы назвать этого человека красивым, но его лицо выглядело необычным, оно запоминалось: и резкая линия прямого носа, и как-то по-особому властно изогнутые чувственные губы. Он был высок и строен и казался очень гибким и сильным. Элиана почувствовала, что в нем таится кипучая энергия жизни, энергия, какой у большинства окружающих людей уже не осталось. В его облике было что-то хищное и страстное: такие мужчины с одинаковым безрассудством сражаются с врагами и любят женщин, без промедления и опаски бросают вызов и другим, и самим себе.
Молодой женщине стало неловко и даже немного страшновато под острым, немигающим взглядом черных глаз незнакомца. Он все еще протягивал ей хлеб, и она взяла.
– Спасибо.
– Принести вам воды?
– Да, если можно.
Молодой человек принес кипяток ей, а заодно и старухе, и так как он, очевидно, не собирался уходить, Элиана продолжала смотреть на него, пытаясь определить, кто он такой.
На незнакомце была белая рубашка с широкими рукавами и манжетами, какие носили дворяне, и штаны до колен. Его речь казалась правильной, манеры вполне благопристойными, и она решила, что, по-видимому, он из дворянской семьи. Это немного успокоило ее.
– Простите, можно узнать, как вас зовут?
– Элиана.
– А меня Бернар.
Он замолчал, а молодая женщина вынула гребень и принялась расчесывать волосы.
– Замечательные локоны! – сказала старуха. – Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как в них будет красоваться какая-нибудь английская модница.
– Что вы имеете в виду? – удивилась Элиана.
Старуха засмеялась.
– Разве ты не слышала, что из волос казненных женщин в Медоне делают превосходные парики? И там же выделывают кожи. Правда, говорят, мужская кожа лучше, женская слишком тонкая, быстро рвется.
– Не слушайте ее, – спокойно произнес Бернар, – эти чудесные волосы еще самое малое полвека будут украшать вашу собственную голову.
Когда он это сказал, Элиана поняла, что ее в нем удивляло: у него было совершенно нормальное выражение лица – она не встречала такого давно, – без страха, одержимости, ненависти, печали. Лицо обыкновенного, уверенного в себе, не боявшегося жизни человека.
«Может, он сумасшедший? – подумала молодая женщина и тут же ответила себе: – Нет, наверное, ты сама сошла с ума, если нормальный человек начинает казаться тебе безумным!»
