Тена согнулась и положила руки на поленья и хворост, ладонями вниз. Она медленно обходила клетку, стараясь прикоснуться к каждому полену и хворостине, до которых могла дотянуться. Затем она отошла прочь и, закрыв глаза, протянув вперед руки, стала призывать Духа Огня.
В сложенных пирамидой дровах замелькали крошечные красные глазки. Завиваясь спиралью, вверх потянулся дым. Что-то затрещало, как ломающийся у берега озера лед, хотя пламени пока еще не было видно.
Бридда застонала.
Друиды, произнося слова нараспев, велели ей от имени всего племени поговорить с духами в других мирах, попросить у них прощения, чтобы не причинили они вреда кельтам, не спалили их жилищ, не наслали на них губительных недугов. Присутствующие, склонив головы в сторону огня и клетки, мысленно желая Бридде быть стойкой в предстоящем ей путешествии, подхватывали слова друидов.
Пламя, ожив, взметнулось ввысь. Оно, как плющ, оплетало прутья корзины, окрашивая их в цвет червонного золота. Бридда, жадно глотнув воздух, отшатнулась, но в этом мире ей уже не было спасения. Гутуитеры научили ее глубоко вдыхать дым, чтобы скорее освободиться от бренной плоти, но она была слишком испугана, чтобы помнить их наставления. Она покачивалась взад и вперед в клетке, тянула вперед белые руки с обугливающимися от жары золотыми волосками.
– Окелос, где ты? Помоги мне; я боюсь.
Окелос отвернулся. И поймал на себе повелительный взгляд вождя племени. Сделав над собой усилие, он повернулся к клетке и стал смотреть.
Бридда громко вопила. Клубы дыма несли с собой запах горящего мяса.
Кельты ждали…
Когда наконец клетка прогорела насквозь и рухнула, к небу взметнулся сноп искр, и собравшиеся зрители испустили общий вздох облегчения.
Пора было возвращаться к повседневным делам.
В ту ночь возле все еще тлеющего костра поставили сторожа с факелом, чтобы тот отгонял собак и свиней, пока пепел не остынет настолько, чтобы гутуитеры смогли его собрать.
Перед сожжением Бридда не прошла ритуал, совершаемый в Доме Мертвых; поэтому ее пепел будет заключен в урну для последующего погребения вместе с предками. Она отправилась прямо к духам, а это означает, что ее пепел обладает могущественной силой. Он будет сохранен до следующего солнечного времени года и только тогда смешан с землей, чтобы нашептывать о своей судьбе всему растущему под теплым солнцем.
Это было первое подобное жертвоприношение – сожжение члена их семейства, – которое видела Эпона. Этсус из племени маркоманни, Серебряный Бык, вешал тех, кого приносили в жертву, на деревьях; этого обряда придерживались их друиды, но Туторикс, как все знали, употреблял, в целях жертвоприношения, плетеные корзины.
После окончания обряда сожжения Эпона вернулась к себе домой в глубокой задумчивости. Умом она понимала, что Бридды больше нет, ни ее тела, ни духа, но сердцем никак не могла в это поверить. Неужели улыбающееся лицо невестки никогда больше не подмигнет ей над кухонными горшками? Неужели ей, Эпоне, никогда больше не пошутить с ней, не посмеяться над какой-нибудь смешной сплетней? И кто отныне будет на ее стороне в безмолвном противостоянии разделенных на группы членов семьи вождя?
Атмосфера в доме была напряженная. Окелос хранил угрюмое молчание; Туторикс был спокоен и замкнут в себе. Он продолжал растирать грудь и почти ничего не ел. Ригантона уже завладела наследством Бридды и язвительно вышучивала Окелоса, женившегося на такой безответственной да еще и бедной женщине.
– А ведь ты отвез винделичи богатые дары, – напомнила она сыну. – Лучше бы ты взял себе жену из дома Мобиорикса.
– Я уже говорил тебе, я выбрал самую лучшую, какая была, – выпятив нижнюю губу, ответил Окелос.
– Надеюсь, в другой раз ты будешь умнее, – презрительно фыркнув, обронила Ригантона.
Вспомнив, что остался один на холодном ложе, Окелос подошел к Туториксу.
– Я должен привезти себе новую жену до первых морозов, – сказал он, – или мне придется ждать все снежное время года.
Туторикс лежал, скрестив на груди руки.
– Мы не можем тебя отпустить, – ответил он. – Все время прибывают торговцы; в шахте нужна каждая пара рабочих рук, хотя ты у нас и не слишком надрываешься. Но какая-то польза от тебя все же будет.
– Но это означает, что я буду лишен жены целый год, до следующего праздника Великого Огня, – возразил Окелос. – Что мне прикажешь делать?
– В поселке есть много женщин, которые всячески заигрывают с тобой, – заметил Туторикс. – Можешь заниматься любовной игрой с ними.
– Они все чужие жены. А я хочу иметь свою собственную; хочу спать с женщиной, которая принадлежит только мне – и никому больше.
– Жена не какое-то имущество, – напомнил ему Туторикс. Устало вздохнув, он сел. Волосы взлохмачены, лицо при свете очага пепельно-серое. – Жена – свободная женщина, принадлежащая лишь самой себе. Тебе же принадлежат лишь ее дети – и то до женитьбы или замужества. Почему ты хочешь владеть всем, чем только можно?
Окелос предпочел промолчать. Отойдя от отца, он подошел к своему аккуратно приставленному к стене оружию: мечу и копью; тут же хранилось и несколько ножей. И присел на корточки, ибо воин всегда должен быть в таком положении, чтобы мог быстро подняться, только женщины могут сидеть, поджав ноги под себя. Подушечкой большого пальца он провел по острию меча, пробуя его остроту; его глаза отрешенно смотрели куда-то вдаль.
– Здесь слишком тесно для меня, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
Ригантона подошла к нему.
– Терпение, сын, – наставительно сказала она. – Покажи, на что ты способен, и в один прекрасный день ты, может быть, станешь вождем.
– Можешь ли ты обещать, что так и будет? А как поведет себя Таранис? Как поведет себя совет старейшин? – На его лице появилось хитрое выражение. – Будь я вождем, все изменилось бы. К лучшему. И для тебя тоже; уж я об этом позаботился бы. Сирона не смогла бы щеголять перед тобой все новыми и новыми украшениями… Ты могла бы мне помочь, мать. Сходи к главному жрецу и попроси его употребить все свое влияние…
– Нет, – резко оборвала Ригантона.
– Почему нет? Он мог бы сделать это ради тебя. Я не раз замечал, что его глаза неотступно следуют за тобой.
– Я ни о чем не буду просить Кернунноса, – твердо произнесла Ригантона.
– Даже ради меня? – Приняв как можно более ласковый вид, Окелос повернулся к матери, погладил ее по руке, запустил свои пальцы в ее волосы. Под его песочного цвета бородой заиграла приятная, тонко рассчитанная улыбка, как бы говорящая: «Я был бы очень щедр к тебе, если бы стал вождем».
Туторикс захрапел на своем ложе.
