Ромодановский встал, водрузил на голову треуголку с пышным султаном, а дежурный майор услужливо накинул ему на плечи шинель. Когда все фигуранты сей неудавшейся дуэли вышли во двор, под купол темного звездного неба, и с наслаждением вдохнули крепкий морозный воздух с запахом дымка от костров, вокруг которых грелись караульные, князь Ромодановский повернулся к Таубергу и скорее приказал, чем предложил:
— Господин майор, садитесь в мои сани, нам с вами по пути.
— Благодарю вас, ваше превосходительство, — ответил Тауберг, нутром чуя, что отказ принят не будет. Волховской встревоженно посмотрел в его сторону, будто порываясь что-то сказать, но промолчал. Впрочем, зная князя Бориса, Иван не сомневался, что тот увяжется за возком Ромодановского и не успокоится, пока за Таубергом не закроются кованые ворота усадьбы Волховских.
Трепетная цепочка фонарей вела быстро мчащиеся сани мимо Почтампта, Военного министерства, нумеров «Лондон». Сверкнула в звездном свете игла Адмиралтейства, и Иван понял, что их путь лежит к Зимнему дворцу. Как ни ломал он голову, но так и не смог взять в толк, кто (или что?) мог требовать его присутствия в императорской резиденции в столь поздний час. А посему решил Иван Федорович перестать беспокоиться, уткнулся в воротник шинели и даже чуть задремал в мерно покачивающихся санях. Грезы его вновь обратились к предмету постоянно его занимавшему. Александра… Что он ей скажет? Как она его встретит? Да и увидятся ли они?
Возок резко остановился у громады Зимнего дворца со стороны Шепелевского дома. «Что за черт? К чему такие предосторожности?» — думал Иван, следуя за Ромодановским по полуосвещенным, а иногда и вовсе не освещенным переходам, коридорам и комнаткам. Наконец они вошли в небольшой уютный кабинет, согретый теплом голландской печи.
— Ожидайте здесь, — произнес Ромодановский и вышел, оставив Тауберга в одиночестве размышлять о причинах своего невольного визита в покои царской семьи.
Спустя четверть часа двери неслышно отворились, и в комнату вошла невысокого роста полноватая дама с царственной осанкой. Иван склонился в низком поклоне перед вдовствующей императрицей.
— Здравствуйте, господин Тауберг, — тихим голосом с легким акцентом произнесла она. И ее голос кольнул его неясным воспоминанием.
— Баше величество, — еще раз склонился перед ней Иван, — к вашим услугам.
Мария Федоровна села в кресло и легким жестом указала на стул напротив.
— Присаживайтесь, господин Тауберг. Возможно, беседа наша будет долгой.
Иван опустился на стул и застыл в напряженной позе, боясь, что сейчас случится что-то непоправимое и страшное. Ибо каждый звук ее голоса, каждое слово вызывало в памяти воспоминания, как плуг пласт за пластом переворачивает землю, готовя ее к скорому севу. В этом странном разговоре молчания было больше, чем слов, а скрытого за ними более, чем высказанного.
Мария Федоровна некоторое время напряженно всматривалась в лицо Ивана, как будто искала в нем ответа на мучивший ее нелегкий вопрос. Тауберг же не смел прервать тревожной тишины, окутавшей комнату. Наконец императрица вздохнула и проговорила:
— Обстоятельства, господин Тауберг, вынудили меня напрямую обратиться к вам и потревожить ушедшие уже в небытие тени прошлого, коим, может быть, лучше было бы там и оставаться.
— Ваш покорный слуга, ваше величество, — склонил голову Иван, хотя внутри его все кричало, что не надо никаких душещипательных разговоров и теней минувшего.
— Не знаю, с чего и начать, — несколько смущенно произнесла Мария Федоровна. — Может, с дуэли или с вашей безрассудной игры с князем Голицыным? А может, с самого начала?
— Полагаю, — через силу ответил Иван, — удобнее с самого начала. Я узнал ваш голос, ваше величество, и хорошо помню даму под густой черной вуалью, к которой несколько раз меня привозили. Помню и последнюю нашу встречу после смерти моей матушки.
— Бедная Марта, — почти прошептала Мария Федоровна. — Она была хорошей матерью.
— Вы мне тогда тоже это сказали, — напомнил Иван.
— Да, сказала. — Она опять замолчала, потом с некоторым затруднением взглянула в его глаза. — Иван Федорович, ваша матушка рассказывала что-нибудь об обстоятельствах вашего рождения?
Иван вспыхнул и стремительно поднялся со стула. Мария Федоровна тут же замахала на него руками.
— Сидите, ради Бога! Я все поняла. Значит, все же рассказывала. Тогда не имеет смысла играть в кошки-мышки. — Она опечаленно вздохнула. — Ваша матушка, Марта Федерика Эрдман, рано осталась сиротой. Ее родители служили верой и правдой моим родителям в Монбельяре, после их смерти сестра прислала девочку ко мне. Мы жили то в Гатчине, то в Павловске, и я взяла ее на должность кофешенки. Юная, милая, смешливая, она так нас забавляла. Наша жизнь тогда была несколько. .. — она сделала небольшую паузу, — тягостной. Упокой Господь душу рабы твоей Екатерины.
Тауберг окаменел. «Не хочу ничего слышать!» — кричала его душа, но сам он молчал.
— Как это произошло — не знаю. Но Марта понесла от него.
— От кого? — каким-то бесцветным голосом отозвался Иван.
От мо… от Павла Петровича, — почти прошептала Мария Федоровна, и вдруг торопливо заговорила: — Не осуждайте его. Он обладал нравом мечтательным и пылким. Наследник огромной империи, он находился почти в изгнании и много пережил и перечувствовал, живой темперамент его жаждал деятельности и не находил себе простора и выхода. Он с ума сходил от всего этого. Мне на многое приходилось закрывать глаза — я любила его. А после его кончины мне вдвойне драгоценно все, что напоминает о нем.
Снова повисла тягостная тишина, и долгое время ни один из них не решался ее нарушить.
— Марта пришла ко мне в слезах и сказала, что беременна. Кроме меня, у нее никого здесь не было. Я нашла для нее подходящую партию — вашего отчима, человека пусть и не молодого, но спокойного и рассудительного, снабдила приданым, подарила усадебку в Москве. Как вы подросли, предоставила место в Московском Дворянском полку, да и за карьерой вашей старалась приглядывать…
— А… государь?
— От него мы скрыли и ее беременность, и ваше рождение. Мне трудно было со всем этим справиться, — тихо ответила Мария Федоровна, и в глазах ее задрожали непролитые слезы.
— Вы могли бы нас возненавидеть. И матушку, и меня, — глухо отозвался Иван.
— Не говорите так. Вы ни в чем не были виноваты. — Она помолчала. — Он тоже. Он был как большое дитя — выдумывал себе игры и очень серьезно играл в них, иногда, не со зла, ломая вместо игрушек судьбы людей…
Но вернемся к настоящему, Иван Федорович. Я знала вас тихим, вдумчивым мальчиком, — пока жива была Марта, она время от времени писала мне о вас. Сейчас вы стали серьезным, надежным мужчиной, и вдруг эти странные выходки — чужая жена, дуэль. Вы меня очень обеспокоили, хотя признаюсь, — она чуть улыбнулась, — чем-то вы напомнили мне его. Возможно, поэтому я решилась на беседу с вами. Уже без вуали. И, простите, но задам вопрос деликатного свойства. Что вас связывает с княгиней Голицыной?
