«Неужели все-таки он?» — мучительно размышлял Сергей, вернувшись в кабинет.
Вспомнилась сентябрьская встреча с Борисом на постоялом дворе.
Он тогда с Полиной, Лизой и Варварой Апрониановной направлялся в Москву, а Болховской ехал из Москвы в Казань. Зачем? Ведь тогда на этот вопрос Болховской не ответил. Сказал что-то вроде «это длинная история» и ловко перевел разговор на попутчиц Всеволожского. Какое же отношение он имеет ко всей этой истории? Сергей дал себе слово, что обязательно узнает все, чего бы ему это ни стоило. А пока надо будет расспросить Полину о ее родне с материнской стороны. Это еще Тевтон советовал сделать. Возможно, многое тогда прояснится...
20
J'homme propose, Dieu dipropose. Сие означает, что бы вы ни задумали свершить, а Господь всегда все по своему усмотрению устроит.
После разговора с Назарьевым отправился князь было в свою опочивальню, но потом передумал и спустился в кабинет, зажег свечи, расположился на уютном диване и уставился взглядом в полутемный расписной потолок. Мысли его все время обращались к Полине. Обида, гнев, горечь перемешались в его душе с щемящей нежностью, страхом потерять ее и желанием защитить, укрыть от всех бурь света эту храбрую птичку-невеличку. Сергей откинул голову и устало прикрыл глаза рукой. В коридоре послышалась легкая поступь, тихо скрипнула дверь, и робкий шепоток позвал его:
— Сергей Михайлович... Серж...
Он с трудом сдержался, чтобы не вскочить с дивана и не сжать ее в объятиях. «Все же пришла. Сама пришла», — мелькнула мысль, и он понял, что все это время мучительно ждал этих легких шагов, этого еле слышного шепота. Полина подошла к дивану, тихо опустилась рядом:
— Сергей Михайлович... Сереженька... Спишь... Благодарю тебя...
Он почувствовал, как шелковистый локон скользнул по руке и теплые, мягкие губы прижались к его запястью. Этого Сергей уже вынести не мог. Он схватил ее за хрупкие плечи и стал покрывать ее лицо торопливыми жадными поцелуями. Потом опрокинул на диван, подмял под себя и, чувствуя, что волна желания скоро накроет его с головой, почти с болью оторвался от ее губ и напряженно взглянул в родные прекрасные глаза.
— Ты — моя! Слышишь! Моя! Поклянись, что никогда не оставишь меня!
Полина еле перевела дыхание, с трудом воспринимая его слова.
— О чем ты?
— Поклянись, что не покинешь меня! — настойчиво повторил Сергей.
— Глупый. Клянусь, что не покину тебя... пока ты сам этого не захочешь, но и тогда...
— Никаких «тогда» не будет. Ты — моя, от каждого волоска на твоей непослушной головке до кончиков пальчиков на стройных ножках.
Необдуманно упомянув о «стройных ножках», Сергей тут же переключил свое внимание на эту соблазнительную часть ее тела, и тут уж стало не до разговоров. Для них распахнула двери волшебная страна, превратив погруженный в полутьму строгий кабинет в уголок Эдема.
Сергей любил ее нежно, не спеша, используя весь свой опыт, накопленный за годы общения с прекрасными дамами. Полина же так мало знала о страсти, ее губы еще хранили вкус невинности, а движения были наполнены неловкой, только что пробуждающейся чувственностью. Но эти прикосновения приводили его в состояние крайнего, почти болезненного возбуждения. Его руки и рот ласкали ее тело, находя самые чувствительные места, и она, как скрипка от прикосновения смычка, чутко отвечала тихими стонами, вздохами, содроганиями, открывая себе и ему сокровенные тайны своего существа. Наслаждаясь ее телом, ее возбуждением, Сергей с трудом сдерживал себя. И вот когда терпеть уже не было сил, он накрыл собой это хрупкое тело и вошел в нее сильным глубоким толчком. Ритмично двигаясь и подчиняя Полину своему ритму, он глухо застонал. С каждым мгновением стон становился все громче, пока не перешел в крик, наполненный страстью и блаженством...
Когда они немного успокоились, Полина прикоснулась губами к его влажному плечу и прошептала:
— Я люблю тебя... и клянусь, никогда не покину...
— У тебя больше не будет такой возможности... Ты должна выйти за меня замуж, — вдруг сказал Сергей, приподнявшись на локте и пытаясь заглянуть ей в глаза. Свечи догорали, и хотя до утра было уже не долго, осенний рассвет не спешил заглядывать в окна.
— Что? — засмеялась Полина. — Вы в своем уме, ваше сиятельство?
— Я серьезно.
— Господи, я, конечно, не раз рисовала себе в воображении сцену: прекрасный юноша становится передо мной на колено, прижимает к груди дрожащие длани и предлагает свою руку и сердце. — Полина мечтательно вздохнула и затаила улыбку в уголках губ. — Но даже в самых смелых фантазиях не допускала и мысли, что в сей торжественный момент прекрасный юноша окажется гол, как сабля, вынутая из ножен, а я буду находиться между ним и спинкой дивана в не менее неглижированном виде.
Сергей хохотнул.
— Помилосердствуй, душа моя. В первый раз в жизни я предлагаю руку и сердце, возможно, по неопытности и допустил пару оплошностей. Что же ты ответишь? — спросил он, скрывая легкой улыбкой неуверенность и некоторую тревогу.
— Да. Твоя навсегда, — приподняла голову Полина и поцеловала Сергея в горячие губы.
— Поленька, голубка моя, — зашептал он, все крепче сжимая ее в своих объятиях. И вновь желание его достигло такого предела, за которым сравнялись в своей значимости страсть и смерть. Они слились в единое целое, окружающий мир перестал существовать, исчезло время, мысли превратились в ничто, и все, что имело какое-то значение, стало пустым и незначимым. А потом это единое целое пронизала дрожь, и оно снова превратилось в два тела, две половинки единого, поначалу совершенно беспомощные и оживающие постепенно, приуготовляясь существовать отдельно друг от друга.
Они лежали с открытыми глазами, окутанные полутьмой осеннего рассвета, и молчали, думая каждый о своем. Полина — о том, что теперь она знает, что такое счастье, что она — женщина, и эта женщина совсем не похожа на наивную девочку из Казани, решившуюся устроить жизнь своей сестры и свою собственную посредством той дурацкой записки, что так бережно хранила ее тетушка. Ей вдруг стало стыдно, и она испугалась, что Сергей почувствует этот стыд. Но Сергей чувствовал иное: эта женщина, что лежала рядом, была ему нужна больше всего на свете, она стала частью его самого, частью, без которой его словно бы и нет, а если и есть, то это какой-то калека, у которого отняли руки или ноги. Жить, конечно, еще как-то можно, но разве это жизнь? «Ну вот, похоже, и кончилась твоя холостяцкая жизнь», — сам себе сказал Сергей и не почувствовал ни сожаления, ни даже тени печали.
