В июне газеты наперебой освещали течение процесса. В Сан-Франциско объявилась некая миссис Софи Бэлл Дин, как она сама себя называла, представившаяся вдовой полковника. Она заявила, что ее две дочери являются законными наследницами покойного. Для Три-Вэ это было новостью. Амелия никогда не упоминала об этих людях. И вообще в ее легких и веселых письмах не было ни слова о процессе. Три-Вэ заверил попутчиков в том, что есть только одна вдова: это мадам Дин, француженка из аристократической семьи, как это, конечно же, всем известно. А мисс Амелия Дин — единственное чадо полковника. То есть, добавлял Три-Вэ тоном человека с жизненным опытом, его единственный законный ребенок.
Долгие месяцы разлуки с Амелией не изменили его чувств к ней. Когда поезд уже проезжал мимо первых лачуг на городских окраинах, он надумал открыться ей в своей любви еще до того, как ей исполнится шестнадцать. «Да, она юна, — рассуждал он про себя, — но я-то уже взрослый». Три-Вэ купил новый, элегантный и хорошо сидевший на нем костюм из шерсти альпаки. Его усы были красиво подстрижены. Гарвард расширил его кругозор. Конечно, он не расскажет Амелии о костлявой модистке, с которой он пять раз переспал на ее скрипучей кровати. И вместе с тем подобный опыт, по его мнению, наделял мужчину известным savoir-faire[13].
Он знал, что мысли эти — ерунда, но любовь его была настоящей, нежной. «Я признаюсь ей, — подумал он снова с легкой улыбкой. — Почему бы и нет?»
Раздался резкий свисток, и по вагону прошел проводник с криком:
— Лос-Анджелес! Лос-Анджелес!
И поезд остановился на заросшей горчицей и оттого желтой станции.
2
На запруженном людьми перроне он увидел членов своей семьи, которые приветственно махали ему руками. Родители заметно постарели и словно уменьшились в росте по сравнению с тем, какими он запомнил их год назад. Бад, наоборот, выглядел еще более энергичным и физически окрепшим.
Три-Вэ позабыл про приобретенную в Гарварде светскость и позволил донье Эсперанце прижать себя к ее полному телу. От матери, как всегда, пахло лавандой. Он наклонился, стараясь не задеть ее маленькую шляпку, и поцеловал ее.
— О, мама, мама! Как я соскучился по тебе!
Хендрик с чувством тряс его руки и смотрел на него, исполненный гордости. Бад тоже от души пожал ему руку.
— Добро пожаловать домой, малыш! Добро пожаловать в Лос-Анджелес!
Три-Вэ отметил, что Бад был одет отнюдь не так официально, как свойственно всем бизнесменам на востоке страны. В Баде без ошибки можно было признать жителя Южной Калифорнии.
Хуану поручили позаботиться о багаже. Бад взялся за поводья лошади, запряженной в новую коляску. Три-Вэ сел рядом с ним.
— Вокруг теперь все свои, — сказал Бад, — так что можешь наконец снять перчатки.
— Все носят перчатки.
— Это в июньский-то день?
Бад опять его дразнил. Три-Вэ знал, что это право всех старших братьев по отношению к младшим. И все же, как обычно, он заглотнул приманку.
— На востоке джентльмены носят перчатки круглый год. А Лос-Анджелес — это захолустье.
Бад улыбнулся.
— Рассказывай!
«Это захолустье!» — упрямо повторил про себя Три-Вэ. Они поднимались вверх по Темпл-стрит, проезжали по кварталам, которые являлись самым центром Лос-Анджелеса. И рядом были пустые участки земли, где паслись коровы. Бад по-прежнему с ухмылкой смотрел на него. Три-Вэ стянул мышиного цвета перчатки.
Возвращение младшего сына в семью отметили красным вином и богатым обедом, в меню которого входили голубцы и кулебяка. После обеда Хендрик ушел вздремнуть на веранду, Бад вернулся в магазин, а Три-Вэ понежился в ванне. Потом он надел новый костюм, выглаженный перед тем Марией, напомадил черные густые волосы, причесал усы и, весело насвистывая себе под нос, спустился вниз.
Донья Эсперанца сидела на парадном крыльце и штопала носки.
— Винсенте, — молвила она, — мы до сих пор так и не поговорили с тобой о колледже.
— Мам, я все расскажу за ужином. Заодно и папа с Бадом послушают.
Он поцеловал ее в мягкие седые волосы. Она смотрела ему вслед. Он сбежал по ступенькам крыльца, поправил перчатки и повернул к ограде дома Динов.
3
Три-Вэ приняли так, что у него создалось впечатление, будто он никуда не уезжал.
— Томас Харди? — переспросила Амелия. — Ты разговаривал с самим Томасом Харди?! Вы обсуждали с ним «Вдали от безумствующей толпы»?
— Мы, собственно, не говорили, — ответил Три-Вэ, хотя за минуту до этого утверждал обратное.
— Он читал лекцию?
— Мм, да. В Фанейл-холл, — проговорил он, краснея.
Они сидели рядом на плетеных стульях на веранде оранжереи. Мадемуазель Кеслер, устроившись в дальнем конце веранды, вышивала. Амелия с веселой улыбкой посмотрела на Три-Вэ.
Его смущение исчезло.
— Пойдем на улицу, — предложил он. — Лос-Анджелес только и может похвастаться, что солнечной погодой.
— Нельзя, — ответила Амелия и взглянула в окно оранжереи. Он проследил за ее взглядом. Несколько парочек прогуливались по улице за внешней оградой дома, люди жадно всматривались в глубь сада.
— Я предложила маме купить еще несколько верблюдов и слона, чтобы пополнить наш зверинец, — сказала Амелия презрительно.
— Значит, так всегда?
— В Лос-Анджелесе мы с мамой затмили даже цирк Барнума. — Маленькие ноздри девушки раздувались.
«Что, если бы она на меня так посмотрела?» — подумал Три-Вэ. Он увидел ее сжатые кулачки. Маленькие ноготки впились в ладони. И тут он понял тот отвратительный интерес, который вызывала ее жизнь в Лос-Анджелесе. Местные жители не чудовища. Просто они ошиблись, приняв ее гордость за высокомерие. Амелия юна, хрупка и привлекательна. Прояви она на людях хоть чуточку больше слабости и беззащитности, она с легкостью завоевала бы симпатии и сочувствие лосанджелесцев. Но Три-Вэ был не в силах изменить ее характер.
— Кто им позволил досаждать тебе? — проговорил он.
— Мама права. Они — деревенщина. — Выражение ее лица изменилось. Краска сошла с него. Казалось, ей стало плохо. — Эта женщина... Эта другая женщина и ее дочери... Вот кто раздражает меня! Это все чудовищная ложь!
— Южно-Тихоокеанская дорога не остановится ни перед чем, — согласился Три-Вэ. Его точка зрения была неоригинальна. Множество людей, включая журналистов, были настроены против железной дороги и считали, что новая «вдова» и ее дочери — просто подсадные утки.
— В четверг она впервые начнет давать показания. Вот тогда и увидим, как далеко она намерена зайти в своей лжи.
— Твоя мама не посмеет подвергнуть тебя такому испытанию!
