Но в тот вечер, вскоре после Нового года, члены клуба в основном разъехались по своим загородным имениям, а Роланд, спрятавшись за газетой, сидел в полумраке библиотеки, пахнувшей дорогой кожей, потягивал шерри и ждал коллегу, чтобы переговорить с ним конфиденциально. Внезапно он ощутил, что кто-то нависает над ним, сложил газету и обнаружил Сомертона, злобно сверкавшего на него этими самыми холодными черными глазами. «Могу я чем-нибудь помочь, старина?» – вежливо спросил Роланд. Сомертон окинул его взглядом с головы до ног, отрезал: «Нет», – и с аккуратно разглаженной «Таймс» уселся в кресло с подголовником в другом конце комнаты. Воздух вокруг него словно потрескивал от враждебности. Вскоре появился Макдугал, и Роланду удалось обменяться с ним нужной информацией, не нарушая секретности, но где-то на заднем плане все время чувствовалась раздражающая тяжесть черных глаз Сомертона – до тех пор пока через четверть часа тот не встал и не ушел.
– Сэр?
Голосок Филиппа вырвал Роланда из задумчивости. Он поморгал, прогоняя из головы образ Сомертона, но жутковатые глаза мальчика не отрывались от его лица.
– Да, малыш?
– Камень, сэр! Что вы думаете?
Роланд посмотрел на камешек в руке и, не подумав, сказал:
– Боюсь, это пирит, старина. Но ты продолжай поиски. Упорство – вот билет к счастью.
Возбужденное лицо Филиппа мгновенно вытянулось. Слева ахнула Лилибет.
– Понятно, сэр. Спасибо. – Филипп повернулся и побрел обратно к озеру.
О черт.
Он глянул на Лилибет и тут же пожалел об этом. Синее пламя в ее глазах могло бы растопить камень в его руке – и пирит, и все прочее. Не произнеся ни единого слова, она повернулась и заспешила вслед за Филиппом.
Роланд снова упал на траву, уставился в синее небо Тосканы. Если бы его ноющие чресла могли говорить, то стонали бы от отчаяния.
Сегодня удача от него отвернулась, это уж точно.
Когда Лилибет вернулась, набив карманы многообещающими камнями с полосками пирита и вернув Филиппу душевное спокойствие, она обнаружила, что все уже убрано. Еда и посуда сложены обратно в корзинку, сверху лежит аккуратно свернутая белая скатерть. Роланд стоял, прислонившись к оливе, скрестив на могучей груди руки, и наблюдал за ними обоими.
– Спасибо, что навели порядок, – сказала Лилибет, потянувшись за корзинкой.
Он поднял ее раньше, чем Лилибет.
– Возвращаетесь обратно в замок?
Она наклонилась за шляпкой, водрузила ее на голову.
– Да. – Лилибет пришпилила шляпку булавкой, радуясь, что может за этими простыми действиями скрыть нервозность. Она вовсе не собиралась откровенничать, но теплый денек и удовольствие от простой еды каким-то образом поспособствовали непринужденности между ними. Опасной непринужденности, той самой, которой до сих пор она так старательно избегала. Куда бы это могло их завести, не появись вовремя Филипп?
Лилибет не доверяла самой себе.
Она отрывисто продолжала:
– У нас еще много дел. Филиппа ждут уроки с Абигайль, а я здорово отстала с Аристофаном.
– О, мама, неужели я должен учиться? Сегодня такой чудесный день!
– Да, должен. И тебе нравится Абигайль, так что хватит жаловаться. Или уроки буду вести я, что совсем не так приятно.
Роланд повел их прочь от озера, пробираясь между оливковыми деревьями туда, где на склоне холма начинались террасы. Виноград еще только выпустил листья, бледно-зеленые под теплым солнцем, и теперь в виноградниках бродили люди, отщипывая отростки и подпирая новую поросль длинными ивовыми ветвями.
Филипп держал ее за руку, вовсе не стремясь бежать первым, как по пути к озеру.
Роланд оглянулся, увидел их в нескольких ярдах позади и остановился, поджидая.
– Прошу прощения, – сказал он. – Задумался.
– Ничего страшного. Если хотите, идите вперед. В конце концов, нас не должны видеть вместе.
– О, мне все равно. Пусть Уоллингфорд покажет себя во всей красе.
Лилибет взглянула на сына.
– Филипп, как по-твоему, ты мог бы побежать вперед и найти для мамы цветок персика на том конце террасы?
Филипп ринулся вперед, его белая матросская курточка сверкала под солнцем.
– Я должен извиниться, – сказал Роланд. – Похоже, я вообще не умею обращаться с детьми.
Она вздохнула.
– Все это так очевидно для меня, но с другой стороны, весь мой мир заключен в нем. Полагаю, вам вряд ли довелось много разговаривать с детьми.
– Но у вас это получается великолепно. Где, черт возьми, вы этому научились? – Роланд говорил легко, шутливо, словно на самом деле все это ничего не значило.
– Слушайте, – сказала Лилибет, – нас действительно не должны видеть вместе. Надеюсь… – Она помолчала. – Мое имя… Если станет известно, что я здесь, если об этом узнает Сомертон, если он узнает, что и вы тут…
– Боже милостивый! – выпалил Роланд. – Вы же не думаете, что я проболтаюсь, нет?
К ее досаде, на глаза навернулись слезы, и она свирепо зажмурилась, прогоняя их.
– Он не должен узнать, где я нахожусь. Пожалуйста, поймите. Не должен. Мы и так пошли на страшный риск.
– Да бросьте. Как, дьявол его побери, Сомертон может узнать? Вечерами он слишком пьян, чтобы увидеть хоть что-то даже под собственным носом… – В голосе Роланда звучало пренебрежение.
– Вы совсем глупы? – Лилибет покачала головой и уставилась на острые травинки у себя под ногами. Ну как ему это объяснить? – Подумайте хорошенько. Пари, ставки. Объявление в «Таймс». Даже если утаить имена, он поймет. Он всегда все узнает. Вы даже не представляете, на что он способен.
Роланд остановился в тени яблони, повернулся к Лилибет и схватил ее за руку.
– Он вас бил? Клянусь Богом, если он сделал вам больно…
– Стоп. Это не ваша забота.
– Это моя забота! – Он сверкнул глазами и схватил Лилибет за другую руку. Он нависал над ней, не такой громадный и зловещий, как Сомертон, но широкоплечий, гибкий и полный сил. Его клетчатый шерстяной пиджак чуть не лопался на широких плечах.
– Прекратите сейчас же! Нас кто-нибудь увидит!
– Да мне плевать, черт побери! Только скажите мне: он делал вам больно?
Страсть в его голосе заставила ее застыть на месте.
– Нет… не в этом смысле. Пожалуйста, отпустите меня. Если нас увидят, если ваш брат и его пари… Он твердо намерен выиграть, на кону его гордость, да еще Абигайль его подстрекает…
Роланд затащил ее за тонкий ствол яблони. Их окружил опьяняющий аромат цветов. Тяжелая ветка задела ее шляпку.
