Послышались новые смешки.
— Да-да, а можешь обнести курятник стеной из сладкого печенья. Думаю, оно запросто выдержит зимние холода! — ввернул кто-то еще.
— А в теплые дни его можно подкладывать под дверь, чтобы не закрывалась!
Мужчины, эти злобные твари, откровенно развлекались. У Евы грубые пьяные шутки всегда вызывали отвращение.
Она смотрела, как женщины обмениваются мрачными взглядами, беспокойно ерзают на стульях или сидят как каменные, глядя прямо перед собой пустыми глазами. Многие страдальчески морщились, на их лицах читалась сложная, болезненная гамма чувств — от гнева до страха.
Со своего места Ева видела залитую багровой краской шею Маргарет Лэнгфорд. Лицо бедняги стало пунцовым, горло судорожно дергалось. Потом она расправила плечи и подняла голову, желая принять унижение с достоинством.
Порой даже желчные святоши вроде миссис Лэнгфорд вызывают невольное восхищение.
— Два фунта, — объявила Ева повелительным, властным тоном, твердым, точно алмаз.
На несколько мгновений зал оцепенел. Чуть погодя публика зашевелилась, начала переглядываться, послышалось беспокойное, взволнованное перешептывание.
Еву вдруг захлестнуло знакомое чувство азарта, щекочущее предвкушение опасности, приятное возбуждение, как перед выходом на сцену. Возможно, она никогда больше не увидит этих людей. Так что ей терять?
— Хотя… — задумчиво протянула она, повысив голос, — разве можно измерить в деньгах самоотверженный труд женщин этого прекрасного города, любящих жен и матерей, которые проводят день за днем в неустанных заботах о своих семьях, о здоровье и счастье своих близких? Три фунта, — постановила Ева, как будто решила пересмотреть назначенную ею самой цену.
Цифра ошеломила всех. В зале повисла тишина — плотная, почти осязаемая, словно сгустились грозовые тучи, предвещая бурю. Спины женщин напряженно застыли, точно сжатые пружины. Ева видела повсюду плотно стиснутые челюсти, втянутые, дрожащие животы.
Сэр Джон Фьюстер наконец стряхнул с себя оцепенение.
— Кто-нибудь предложит нам три фунта один шил…
Одна из женщин вскочила со стула.
— Три фунта пять шиллингов!
Она бросила презрительный, злой взгляд на сидевшего рядом мужчину, одного из подвыпивших остряков, должно быть, ее супруга. Тот потрясенно отшатнулся.
Мистер Лэнгфорд, здоровяк с мясистой шеей и короткой щетиной на голове, неловко заерзал.
— Постойте… минутку… вы, верно, шутите. Неужто вы думаете, что кто-то выложит три…
— Мне любопытно, сэр Джон, — задумчиво произнесла Ева ледяным тоном, отчетливо слышным даже в дальних уголках зала, — мистер Лэнгфорд намерен выставить на торги пригоршню признательности? Или, возможно, полную корзину хороших манер?
Рискованная реплика графини вызвала взрыв смеха. Отчасти нервного — мужского, отчасти горького и едкого — женского. И все же это был смех.
— Кто готов заплатить четыре фунта один шиллинг? — осведомился аукционист не без злорадства в голосе.
Но Ева только вошла в азарт.
— Стойкость и преданность женщин, всецело отдающих себя семье, поистине не имеют цены. День за днем они проводят в трудах. Заботы, тревоги, бесконечные тяготы жизни требуют стараний, мудрости, опыта и умений, которые даже трудно вообразить! Кто мы такие, чтобы назначать цену? Эти сладкие печенья — истинное чудо. Они прекрасны. В них воплощено все лучшее, что только есть в женщинах и чем по праву гордится наша великая страна.
Миссис Снит, не выдержав, вскочила на ноги. Цветы на ее шляпке воинственно заколыхались.
— Четыре фунта за великолепное печенье со смородиной! — восторженно взвизгнула она.
С места поднялась Оливия Эверси, сидевшая в другом конце зала.
— Шесть фунтов!
Публика потрясенно ахнула. Оливия на мгновение замерла, наслаждаясь триумфом. Все взгляды обратились к ней. Она сияла каким-то особым внутренним светом, точно ангел мщения.
И вдруг все дамы, к ужасу их мужей, начали подскакивать на своих местах, словно мышки, выглядывающие из норок.
— Шесть фунтов один шиллинг!
— Шесть фунтов два шиллинга! — выкрикнула женщина, которая в минувшее воскресенье бросала на Еву уничтожающие взгляды в церкви.
— Шесть фунтов три шиллинга!
Шел оживленный торг, цена взлетала все выше. Мужья униженно скулили, молили жен остановиться, сдавленным шепотом отдавали бесполезные команды, пытались урезонить бунтарок и даже тянули их за юбки, но те лишь отмахивались от супругов, как от докучливых мух.
По всей видимости, шесть фунтов считались внушительной суммой для большинства жителей городка.
Ева обернулась и вытянула шею.
По лицу пастора расплывалась широкая улыбка.
Ева тайком бросила на него торжествующий взгляд, озорно усмехнулась и снова повернулась к аукционисту. Пора было вмешаться, чтобы отвести беду.
— Десять фунтов! — объявила она небрежным, скучающим тоном, который дался ей не без труда.
В зале повисло потрясенное, почти благоговейное молчание. Оно окутало публику, точно пушистое снежное одеяло.
И тут лица всех женщин одно за другим озарились победными улыбками, словно на темном небе вспыхнули яркие звезды.
Когда сэр Джон Фьюстер обрел наконец дар речи, его охрипший голос слегка дрожал от волнения.
— Кто-нибудь предложит нам десять фунтов один шиллинг?
Все глаза, будто по команде, уставились на Еву. Она коротко качнула головой, прекращая торг.
— Десять фунтов — раз… десять фунтов — два… продано леди Булман за десять фунтов! Чудесное печенье миссис Маргарет Лэнгфорд, наш заключительный лот!
Сэр Джон подпрыгнул и с грохотом обрушил молоток на стол.
В следующий миг зал взорвался аплодисментами и ликующими криками.
Глава 9
— Примите мои поздравления, леди Уэррен. Кажется, вы купили себе друзей за десять фунтов. Выгодная покупка. И весьма эффектно разыгранный спектакль.
— Спектакль? Да этот мужлан — форменный осел. Подумать только! Так гадко отзываться о своей жене, прилюдно выставлять ее на посмешище! Он прямо-таки напрашивался, чтобы его поставили на место. Я лишь воздала ему по заслугам.
Пастор насмешливо приподнял брови.
Ева вздохнула.
— Ладно, ваша взяла, это немного напоминало спектакль. Я ведь как-никак актриса и знаю, когда следует подать реплику. Этому учишься, выступая на сцене. Почти все, чему я научилась, оказалось впоследствии чрезвычайно полезным, преподобный. А я научилась многому в былые дни.
Еве хотелось думать, что пастор внутренне краснеет от смущения, хотя и выглядел совершенно равнодушным. Если не считать легкой улыбки. Однако, принимая во внимание, что этот человек люто ненавидел скрытые намеки, Ева добилась некоторых успехов.
Пауза затянулась.
— Спасибо, что предложили цену за мой имбирный пирог.
Лицо преподобного внезапно омрачилось.
— Ну…
Он так и не закончил фразу.
— Искренне надеюсь, что моя выпечка съедобна.
— Пирог за пять фунтов… Пожалуй, его следует покрыть позолотой и выставить в пасторате как памятник благотворительности. Возможно, позднее я велю выгравировать на нем эпитафию. Думаю использовать его как могильную плиту. Пусть меня под ним похоронят.
— Лучше водрузите его на городской площади. И назовите «Сумасбродство священника».
Преподобный рассмеялся. На несколько мгновений вся его сдержанность вдруг исчезла. Еве показалось, что с неба посыпались дождем звонкие золотые монеты. Она невольно замерла, наслаждаясь звуками этого веселого, беззаботного смеха.
Графиня не решилась спросить пастора, есть ли у него пять фунтов, хотя ее тревожили сомнения. По правде сказать, Ева и сама поступила немного безрассудно, предложив десять фунтов за печенье, ведь ей следовало быть экономнее в тратах.
— Я еще не уверена, что одержала победу, заплатив десять фунтов, — обеспокоенно призналась она.
Дамы между тем выстроились в боевую фалангу в углу зала и, пока шло вручение корзинок, настороженно, с робким любопытством разглядывали графиню. Некоторые из них, в особенности те, что отчаянно торговались за печенье миссис Лэнгфорд, выглядели сконфуженными. Похожие чувства испытываешь наутро после шумной пирушки, когда вдруг вспоминаешь, отчего шелковые чулки свисают с люстры, подумалось Еве.
