что лицо ее стало непередаваемо прелестным: – Если б вы только знали, как я люблю в нем именно это, эту прямоту, четкость и на всем честные, ясные таблички с обозначениями!
– Обозначить можно все, но не всех, – не упустил случая ввернуть Арчер.
– Наверно, я склонна все упрощать. Остерегите меня, когда заметите. – Оторвавшись от огня, она перевела взгляд на него. – Здесь только двое из всех, кто, по-моему, меня понимает и, значит, может мне все разъяснить: вы и мистер Бофорт.
От соединения его имени с именем Бофорта Арчера слегка передернуло, но он, тут же взяв себя в руки, сумел понять ее и преисполниться сочувствия и жалости. Бедняжка жила, должно быть, так долго и тесно соприкасаясь со злом, что ей и до сих пор вольготнее в его атмосфере. Но коль скоро она считает, что он понимает ее, его задачей будет раскрыть ей глаза на Бофорта, дать ей понять, каков этот Бофорт на самом деле, что он собой являет, – понять и ужаснуться.
И он мягко сказал:
– Понимаю. Но все-таки для начала с ходу не отвергайте ваших старых друзей, не отталкивайте рук, вас направлявших. Я говорю о женщинах постарше – о вашей бабушке Мингот, о миссис Уэлланд, о миссис Вандерлиден. Ведь все они вас любят, восхищаются вами и хотят вам помочь.
Она покачала головой, вздохнула:
– Да знаю я… знаю… Помочь, но лишь при условии, что не услышат от меня ничего им неприятного. Тетушка Уэлланд так прямо и заявила, когда я пыталась… Неужели никто здесь не хочет знать правды, мистер Арчер? Жить среди всех этих добрых людей, которые только и просят от вас одного – притворства! Что это, как не крайняя степень одиночества!
Она закрыла лицо ладонями, и он увидел, как худые плечи ее затряслись от рыданий.
– Мадам Оленска! О, не надо!.. Эллен! – воскликнул он, порывисто вскакивая и наклоняясь к ней. Он сжимал ей руку, грел ее в своих ладонях, как если б то была рука ребенка, ласково бормотал какие-то слова утешения, и спустя минуту она высвободилась и подняла на него глаза с мокрыми от слез ресницами.
– Что, и плакать здесь тоже не принято? Да, наверно, и нужды здесь нет плакать, в таком-то раю! – сказала она со смехом и, поправив выбившиеся пряди, взялась за ручку чайника. Его вдруг обожгло сознание, что он назвал ее по имени – «Эллен», и повторил это дважды, а она не заметила. Далеко, увиденная не с той стороны бинокля маячила еле видимая фигурка Мэй Уэлланд – маленькая, светлая – на фоне Нью-Йорка.
Внезапно в дверь просунулась голова Настасии, чтобы произнести что-то на своем звучном итальянском.
Мадам Оленска едва успела вновь пригладить волосы и бросить одобрительное «Gia-gia», как в гостиную вступил герцог Сент-Острей, ведя впереди себя нечто невообразимое: огромную, в ниспадающих мехах даму в черном парике и красных перьях.
– Дорогая моя графиня, вот веду к вам для знакомства старинную мою приятельницу миссис Стратерс. На прошлый прием ее не пригласили, а она выразила желание с вами познакомиться.
Герцог так и сиял, и мадам Оленска выступила вперед, приветствуя странную пару и приглашая ее войти. Казалось, она не замечает ни несоответствия этой пары друг другу, ни некоторой бесцеремонности, какую проявил герцог, вдруг приведя к ней свою приятельницу, но надо отдать ему должное: как видел Арчер, сам герцог тоже ничего этого словно не замечал.
– Разумеется, я выразила желание с вами познакомиться, моя дорогая! – вскричала миссис Стратерс своим громким раскатистым голосом, так подходившим и к резким чертам ее лица, и к вызывающему парику. – Я желаю познакомиться со всеми, кто молод, интересен и так очарователен. А еще герцог говорил мне, что вы любительница музыки, не правда ли, вы говорили это мне, герцог? Кажется, вы и сами играете на фортепьяно, ведь так? Хотите услышать игру Сарасате? [28] Он будет играть у меня в воскресенье вечером. Воскресными вечерами Нью-Йорк мается и не знает, чем себя занять. Вот я и говорю Нью-Йорку: «Приходите ко мне и развлекайтесь!» Герцог подумал, что идея послушать Сарасате вас соблазнит. Там будут и несколько ваших друзей.
Лицо мадам Оленска вспыхнуло удовольствием:
– Как вы любезны! Как приятно, что герцог подумал обо мне!
Она подвинула к чайному столику кресло, и миссис Стратерс прекрасно в нем уместилась.
– Конечно, я приеду к вам, приеду с радостью!
– Вот и чудесно, дорогая. И привезите с собой этого молодого джентльмена. – Миссис Стратерс дружески протянула руку Арчеру: – Не припоминаю вашего имени, но, конечно, встречалась с вами. С кем я только не встречалась – здесь, в Париже, в Лондоне… Вы не дипломат? У меня на приемах бывает много дипломатов. А музыку вы тоже любите? Герцог, обещайте мне его привезти!
Из-под герцогской бороды донеслось «конечно», и Арчер ретировался, изогнувшись в поклоне столь глубоком, что заныл позвоночник, и он почувствовал себя застенчивым школьником среди невнимательных и равнодушных к нему старших.
Он не жалел, что визит завершился, и даже хотел бы, чтобы это произошло раньше, тем самым избавив его от лишних эмоций. Он вышел на зимнюю вечернюю улицу, и Нью-Йорк опять стал огромным и полным опасностей, а Мэй стала прекраснейшей из женщин. Он завернул в цветочную лавку, чтобы послать ей ежедневную коробку ландышей, которую, к своему конфузу, утром послать позабыл.
Надписывая карточки и ожидая, пока принесут конверт, он окинул взглядом сумрак цветочной лавки и восхитился пучком желтых роз. Таких золотых, как солнечный свет, роз он никогда не видел, и первым его побуждением было прислать эти розы Мэй взамен ландышей. Но нет, цветы эти ей не подходили – слишком пышные, слишком гордые в этой своей огненной сияющей красоте. Повинуясь внезапному скачку настроения и почти безотчетно, он распорядился уложить розы в другую длинную коробку и, сунув свою визитную карточку в другой конверт, надписал на нем адрес графини Оленска, но затем, уже повернувшись, чтоб уйти, вернулся и вытащил карточку, оставив лежавший на коробке конверт пустым.
– Отправите их сейчас немедленно? – спросил он, указав на розы.
Продавец заверил его, что так и будет.
Глава 10
На следующий день он уговорил Мэй после ланча сбежать с ним в Парк. По обычаю старозаветных епископальных семейств Нью-Йорка в воскресные послеполуденные часы Мэй должна была сопровождать родителей в церковь, но на этот раз миссис Уэлланд простила Мэй забвение традиции, поскольку все утро та трудилась, не покладая рук, помогая ей в важнейшем деле подготовки приданого – бесчисленных дюжин постельного белья, и все это с ручной вышивкой.
День был восхитительный. Над сводом голых древесных ветвей над Моллом простиралась небесная лазурь, а снег сверкал на солнце, подобно осколкам хрусталя. Такая
