Он заманивал ее в ловушку.
— Что это такое вы затеяли? — воскликнула она, опасаясь, что уже знает ответ.
— Я предлагаю вам работу.
— Работу? Работу?
— Вы ведь теперь нуждаетесь в работе?
— Да, но…
— В моем замке каждый работает.
— Я не хочу работать на вас.
— Это работа не на меня. Это работа ради правого дела. Необходимо заметить, что за несколько лет я заработал очень много денег, но я финансирую революцию и не могу кормить бездельников.
— Посадите меня в почтовый дилижанс, и я уеду из вашей страны, а у вас одной заботой станет меньше.
— Это легкая работа, причем она вам может доставить удовольствие. — Он усмехнулся этакой пиратской ухмылкой отъявленного головореза. — Я предлагаю вам работу в качестве своей любовницы.
Виктория ударила лбом в лицо Рауля и почувствовала, что разбила ему губу.
Он охнул и отскочил назад.
Она почувствовала какое-то злобное и никогда прежде не испытанное удовлетворение от того, что причинила боль другому человеческому существу.
— Вы правы. Здесь есть оружие, которого я раньше не замечала.
— Мне больно, будь оно проклято, — спокойным тоном сказал он. И добавил: — Да, при надлежащей мотивации самым лучшим оружием являетесь вы сами.
Она вдруг почувствовала гордость, и ей это не понравилось. Не понравилось, что можно было подумать, будто его похвала что-нибудь для нее значит. Не понравилось также, что он так мало ее ценил, что предложил работу в качестве любовницы и подумал, что она примет предложение.
— Вы забыли, что заставило меня выскочить на балкон в ночь бала, устроенного в честь дебюта Белл?
— Лорд Мередит пялился на ваши прелести, словно прицениваясь.
Виктория за последние три года начала осуществлять изящный переход к состоянию преисполненной достоинства старой девы. И четверть приобретенного ею лоска Рауль Лоренс согнал с нее несколькими словами, как будто его никогда и не бывало. Она была потрясена. Она была сердита. Она была возмущена его манерой говорить: «пялился на ваши прелести, словно прицениваясь»! Эти слова заставили ее окинуть взглядом комнату в поисках еще какого-нибудь оружия.
Вот этот высокий металлический подсвечник, например. Если вынуть свечу и повернуть острым концом вперед, она могла бы пронзить ему грудь.
Представив себе эту картину, Виктория несколько успокоилась и спросила:
— Почему вы думаете, что вам удастся то, чего не удалось лорду Мередиту?
Он рассмеялся, но тут же поморщился от боли и снова прикоснулся к губе.
— Вы, конечно, молоды и красивы…
— Так вы это заметили? — усмехнулся Рауль.
— …но у лорда Мередита есть деньги, и его вряд ли убьют из-за его собственных глупых амбиций.
Улыбка исчезла с лица Рауля.
— Я уже говорил вам, что у вас острый язычок, но маловато здравого смысла, — произнес он и шагнул к ней.
Виктория сказала воинственным тоном:
— Осторожнее, у вас губа уже кровоточит.
— Лучше бы вы поцеловали ее, — сказал он и обнял Викторию. — Вам не приходило в голову, что неразумно дразнить человека, который держит вас в своей власти?
— Я это знаю, — сказала она, хотя не делала такой глупости с тех пор, как ее отчим ударил мать за то, что та не научила Викторию должному уважению.
Но в Рауле было нечто придававшее ей смелость: он обращался с ней как с разумным существом. Если она ошиблась в оценке Рауля Лоренса… ну что ж, из золотого шнура, придерживающего занавески балдахина, может получиться хорошая гаррота.[1]
Рауль ослабил хватку.
Она отступила в сторону.
— Кстати, — сказал он, — самонадеянность лорда Мередита не прошла ему даром. Позднее в ту ночь, когда он уже отправился спать, кто-то избил его за недостойное поведение по отношению к вам.
— Вы? Это сделали вы?
— Почему вы говорите с таким недоверием? — Рауль снова прикоснулся пальцем к губе. — Когда я его оставил, он был здорово окровавлен.
— Вы его избили?
— Он оскорбил вас, гостью в доме моего отца.
В мире мужчин, насколько она их знала, это было веским основанием. Рауль защищал не ее честь, а честь своего отца.
— Минуту тому назад вы точно так же оскорбили меня, когда попросили стать вашей любовницей.
— Вы побудили меня к этому.
— Ничего подобного я не делала, — заявила она, высоко подняв голову.
— Побудили. Вы такая отзывчивая, такая умная, с вами так интересно говорить, вы такая пылкая.
— Я отзывчивая? — усмехнулась она. — У вас слишком заниженные требования, сэр.
— По правде говоря, у меня очень высокие требования. — Погладив подбородок, он внимательно вгляделся в нее. — Есть в вас нечто такое, что отличает вас от всех других женщин.
— Наверное, это потому, что, кроме меня, ни одна из женщин никогда не отвечала вам отказом?
— Вот именно.
Она назвала бы его самодовольным, но о каком самодовольстве могла идти речь, если правда заключалась в том, что он привлекал женщин, даже не пытаясь это сделать? Помимо его превосходного телосложения, это объяснялось, пожалуй, еще и тем, что когда он смотрел на женщину, она знала, что все его внимание направлено исключительно на нее. И что он с готовностью использует это внимание, чтобы привести ее в такое возбуждение, о котором она будет с благодарностью вспоминать всю свою одинокую беспросветную жизнь.
Но нет, Виктория не могла так думать. Если бы она это сделала, то забыла бы все, что знала о чести и правилах приличия, и согласилась бы взяться за предложенную им работу.
— Моя красота, несомненно, тоже привлекает вас, — насмешливо сказала она.
— Я знаю много красивых женщин. Но лечь в постель я хотел бы именно с вами. Однако если вы абсолютно уверены, что не желаете быть моей любовницей…
— Ни за что!
— …ну что ж, мы найдем вам другую работу.
— Надеюсь, это не будет связано с тем, чтобы поднимать за вами брошенное грязное белье?
— Нет. Мне кажется, этим занимается Томпсон. Но, кроме того, у меня имеется повар. — Он исчез в гардеробной и крикнул оттуда: — Не хотите быть у него судомойкой?
— Нет, — решительно заявила Виктория, сложив на груди руки.
— У меня есть экономка, — сказал он, выходя из гардеробной босиком. — Возможно, вы могли бы стать младшей экономкой.
Виктория не могла понять, к чему он клонит.
— У вас есть еще какая-нибудь работа на примете?
Он прищелкнул пальцами, делая вид, что удивляется, как это до сих пор не пришло ему в голову.
— У меня есть идея!
