И все-таки она проснулась – от дикого крика Гилберта и почувствовала, как ее обхватили чьи-то грубые руки и заткнули рот.
В комнате горела лишь ночная свечка, но глаза Джиллиан различали все. Она не пропустила ни единого отчаянного движения ее калеки-мужа, боровшегося против Осберта и Пьера, которые вытащили Гилберта из постели и вытолкали в окно. После первого крика рот ему заткнули, как и рот Джиллиан, – но она слышала тихий вой, пока он падал, а потом ужасный, выворачивающий душу стук, когда он ударился об утоптанную землю и умер. Ужас ее был настолько велик, что она в тот момент не почувствовала страха. Охваченная жалостью и скорбью, она почти желала, чтобы и ее выбросили вслед за Гилбертом. К счастью, ей не дали времени переварить то, что произошло.
– Ты теперь вдова, – прошептал Осберт, усмехаясь, – но ненадолго. Завтра ты снова будешь новобрачной.
Рука, сжимавшая ей рот, придавила ее к кровати так сильно, что Джиллиан не могла не только ответить, но вообще пошевелиться. И все же Осберт сумел прочесть ответ в ее глазах. Она уже переступила грань страха. Он может забить ее до смерти, но не заставит ее дать согласие. По ее глазам он понял, что Джиллиан предпочла бы ему даже калеку-идиота. В том положении, в каком она лежала, придавленная его верным слугой, Осберт не мог ударить или лягнуть ее. Он вытащил нож, но тут же вспомнил, что с ее смертью погибнут также и надежды унаследовать посредством брака владения Невилля. Вместо того, чтобы вонзить лезвие ей в горло, он ударил ее рукояткой по голове со всей силой своей ярости и ненависти.
В течение последующих пяти дней Джиллиан лежала без памяти. Несколько раз к ней возвращалось сознание, но прежде, чем Джиллиан успевала по-настоящему прийти в себя, чтобы двигаться и говорить, сурового вида женщина, которой она не узнавала, вливала ей в рот очередную порцию горького настоя, и силы опять покидали ее. Она смутно осознавала, что ее кормили. А однажды одели и поставили на ноги, еще она припоминала, как ее взяли за руку и что-то вложили в нее, а пальцы обхватили этот предмет, как голова ее приподнялась и опустилась в знак согласия, но все это было бессмыслицей. Был еще навязчивый кошмар, как на нее взваливается какой-то мужчина и жестоко насилует ее. Она пыталась отбиваться от этого видения, но руки и ноги ее не слушались, а безвольный язык не мог произнести ничего, кроме бессвязных, невнятных звуков.
Когда, наконец, окружающий мир вернулся на свое место, Джиллиан обнаружила себя привязанной к кровати с кляпом во рту. Над ней стоял Осберт и смотрел на нее. Чувства вернулись к ней, и от ненависти глаза ее расширились и засверкали. Осберт засмеялся.
– Мне нужно рассказать тебе кое-что, моя любимая женушка, ведь ты теперь моя жена. Вот наш брачный договор, – он показал ей свиток пергамента и бросил его к ней в постель, вновь рассмеявшись тому, как ее глаза проследили за полетом. – Это твой экземпляр. Ты можешь уничтожить его, если хочешь, но это тебе не поможет. У меня тоже есть копия, и, кроме того, такие экземпляры хранятся под семью замками в Лондонском епископате и в местной церкви. Мы обвенчаны самым настоящим образом, и твой значок, должным образом засвидетельствованный, стоит на всех копиях. Помимо этого, есть неоспоримые свидетели того факта, что мы не только обвенчались, но и провели брачную ночь, так что ты не сможешь освободиться от меня, утверждая, что я не выполнял супружеский долг.
Слезы бессильной ярости затуманили глаза Джиллиан, и она несколько минут тщетно пыталась вырваться из державших ее пут. Затем, сообразив, что этим она лишь доставляет Осберту удовольствие, она проглотила слезы и застыла, натянув на лицо бесстрастную маску.
– Я предложил бы тебе прочитать этот контракт, прежде чем порвать его. И обнаружишь там, что от безмерной любви ко мне проявила необыкновенную щедрость. Ты отдала в мое пожизненное управление все свои владения и, разумеется, объявила меня своим наследником.
Это сообщение не произвело на Джиллиан ни малейшего впечатления. Она и так никогда не владела своей собственностью и никогда не рассчитывала на это, даже когда питала надежду, что сумеет сдаться на милость короля Джона. На самом деле она испытала даже нечто вроде удовлетворения. Осберт был глуп. Если бы он обходился повежливее с сэром Ричардом и остальными вассалами Невилля, возможно, его замысел удался бы. Однако он по своей глупости сделал все, что мог, чтобы эти люди возненавидели его. Джиллиан знала, что, выживет она или умрет, Осберт не получит земель Невилля. Возможно, удовольствие отразилось и на ее лице, так как Осберт снова рассмеялся.
– Если думаешь, сэр Ричард помешает мне, то ты ошибаешься. Я заставлю его преклонить колени, ползать передо мной и молить о милости. И не надейся обвинить меня в убийстве и тем самым избавиться от меня, – продолжал Осберт. – Никто, кроме тебя, не видел меня и моих людей здесь, перед тем как этот идиот выпал из окна. Стражник, прибежавший доложить, что Невилля обнаружили мертвым во внутреннем дворе, нашел меня в постели. Все пребывают в уверенности, что у него случился внезапный припадок безумия, и он решил покончить с собой. У окна нашли его костыль и тебя рядом с разбитой головой, словно он тебя ударил этим костылем. Если ты придержишь язык, будет считаться, что ты пыталась спасти его от самоубийства. Если же ты начнешь кричать об убийстве… что ж, кто же еще толкнул его в окно, если не ты? Здесь никого, кроме тебя, не было. Он мог ударить тебя, обороняясь.
Джиллиан продолжала безучастно смотреть в потолок, но пульс ее участился. Кричать об убийстве? Чтобы кричать об убийстве, нужно быть живой. Если Осберт предостерегает ее не болтать, значит, он не собирается ее убивать – пока не собирается. Она не позволила глазам смотреть на него, она не осмеливалась даже моргнуть, чтобы не выдать внезапное пламя надежды, которое вспыхнуло в ней. Если удастся выжить, то когда-нибудь она сможет найти способ отомстить за несчастного Гилберта и за себя.
– И не думай, что мой папаша осерчает на меня за это, – рявкнул Осберт, снова заметив что-то в выражении лица Джиллиан, несмотря на ее отчаянное усилие скрыть свои чувства. – Мой отец погиб от руки монстра, который разбил его раньше в Телси. Солдаты говорят, что в нем восемь футов роста, и он рассекает человека в полном снаряжении так же легко, как отрезает кусок сыра. Он не знает пощады. Перебиты были все, кому не удалось бежать.
В голосе Осберта слышалось такое наслаждение, что Джиллиан не удержалась от того, чтобы мельком покоситься на него. Ее не удивила радость Осберта из-за смерти отца, но наслаждение, с каким он расписывал его убийцу, показалось ей загадочным. Ей казалось, что Осберт должен быть напуган, поскольку человек, о котором он говорил, весьма вероятно, мог попытаться развить свой успех и атаковать владения Саэра, убив хозяина.
