— Как это мало похоже на возвращение блудного сына, — буркнул себе под нос Хартвуд, но Элиза все равно расслышала его слова.
— Что правда, то правда. Ваша матушка в честь вашего приезда скорее предпочла бы заколоть вас самих, а не откормленного тучного тельца. Но вы сами во многом виноваты. Вы умышленно вели себя дерзко и вызывающе. Даже если бы она питала к вам нежные чувства, она не решилась бы их выказывать, видя, как вы намеренно оскорбляете ее.
— Нет у нее ко мне никакой нежности, — горько усмехнулся Хартвуд. — И никогда не было. Ее материнская любовь всегда выражалась либо в затрещине, либо в закрученном ухе. — Он резко обернулся и, глядя с тревогой в глаза Элизе, вдруг почему-то спросил: — Вы не оставите меня? Не бросите и не уедете в Лондон?
Отчаяние прозвучавшее в его голосе, странным образом контрастировало с его позой, полной показной небрежности.
Сперва Элизу охватило желание утешить, успокоить, заверить его в своей преданности, но она тут же погасила сиюминутный порыв, мысленно одернув себя. Ей вовсе не хотелось быть язвительно осмеянной за отзывчивость и чуткость. Он, как обычно, лишь бы посмеялся над ней и над ее сочувствием. Впрочем, она могла ошибаться. Пока Элиза колебалась, не зная, что сказать, он резким движением рванул ворот рубашки, как будто тот душил его. Неподдельная боль и страдание отразились на его лице. Без всякого актерского притворства он едва ли не взмолился:
— Ради Бога, Элиза, отвечайте хоть что-нибудь!
Стараясь говорить, как можно более спокойным и ровным голосом, она сказала:
— Конечно, я не покину вас, сэр. Ведь мы заключили сделку. Что бы ни случилось, я останусь рядом с вами и помогу вам осуществить все, что вы задумали.
Хартвуд уставился на нее, словно в недоумении. Однако выражение его лица постепенно смягчалось. Наконец, глубоко вздохнув, он ответил:
— Думаю, вы действительно останетесь.
— Конечно, останусь. А разве вы ожидали иного ответа?
— Ожидал? — пожал плечами Хартвуд. — Имея дело с женщинами, разве можно чего-либо ожидать?! Женщины вообще непредсказуемы. Кроме того, предсказания — это ваш удел, моя премудрая прорицательница.
На его губах опять заиграла язвительная улыбка, а лицо приняло обычное выражение надменного презрения. И только тогда, когда Хартвуд по знаку дворецкого пошел следом за ним, он вдруг посмотрел на Элизу, и их взгляды встретились. К ее удивлению, в его глазах светилась не насмешка и не мучительная, боль, с которой он совеем недавно то ли вопрошал, то ли умолял ее, а самая настоящая нежность.
— Вы поступили очень хорошо, Элиза, — без какой бы то ни было иронии сказал он. — Хоть я стесняюсь быть искренним, но я очень благодарен вам за поддержку.
— Ваша милость, я тоже очень признательна вам за то, что вы так высоко оценили мою игру. — Элиза присела в кокетливом реверансе. Она ни на миг не забывала о том, что они оба всего лишь актеры, причем у каждого из них своя роль. В ответ Хартвуд комично приподнял брови, изображая шутливое удивление. Не говоря больше ни слова, он вышел следом за дворецким.
Лакей жестом попросил Элизу идти следом за ним. Они поднялись на четвертый этаж, до самой мансарды, и только там до Элизы вдруг дошло, что лорд Хартвуд, по-видимому, впервые не играл, не притворялся, не шутил, а был тем, кем он был на самом деле. Ему действительно была нужна ее помощь, и не только для того, чтобы разыгрывать глупый спектакль.
Помочь ему — от одной этой мысли Элизе вдруг стало страшно и сладко на душе. Слишком сильные чувства он пробуждал в ее сердце, настолько сильные, что у нее кружилась голова. А ведь она поклялась — и это было хуже всего, — что будет к нему совершенно равнодушна. Впрочем, только что умело разыгранная ею сцена в гостиной немного успокоила Элизу, все-таки она могла держать себя в руках. Судя по всему, он нуждался в ее поддержке гораздо больше, чем в наследстве. У нее исчезли последние сомнения: нет, она не совершила ни ошибки, ни глупости, сопровождая его сюда.
Вечером по настоятельной просьбе Хартвуда она должна была предстать перед гостями в платье из шелкового газа цвета изумруда, еще более открытом и вызывающем, чем то, в котором она приехала в дом леди Хартвуд. Широкая, почти прозрачная средняя часть платья, охватывающая живот и бедра, позволяла нескромному взгляду разглядеть гораздо больше того, что дозволялось приличиями. Сквозь многочисленные разрезы, прикрытые по бокам вышивкой, виднелись ее ноги. Какое счастье, что сейчас стояло лето! Вздумай она надеть такой легкий наряд зимой, она неминуемо простудилась бы и, возможно, даже умерла бы от воспаления легких.
Надев злополучное ожерелье, Элиза задумалась: как леди Хартвуд воспримет ее появление в таком виде на званом обеде? Вопреки ее ожиданиям, когда она вошла в обеденный зал, стараясь как можно точнее следовать указаниям ее покровителя, а именно гордо выпячивая все округлости, которыми природа наделила женщин, леди Хартвуд даже бровью не повела. Недовольство хозяйки дома выдавала лишь нарочитая невнимательность к гостье. Не представив Элизу прибывшим гостям, она велела слуге посадить ее в самом конце стола.
Когда за столом собрались все приглашенные, пустые места по обе стороны от Элизы так и остались свободными. Оставленная в одиночестве в самом конце стола, ловя на себе, любопытные взгляды, Элиза чувствовала себя так, как чувствует себя не выучивший урок ученик, посаженный в виде наказания на «место дурака» — перед лицом всего класса. Однако открывшееся перед ней зрелище отвлекло Элизу от мрачных мыслей. Светская сторона жизни была ей совсем не знакома. Живя вместе с тетей в провинции, Элиза лишь изредка посещала увеселительные мероприятия: тетя не очень-то жаловала подобные развлечения.
А уж сидеть на обеде за таким роскошно сервированным столом ей вообще не доводилось. Свисавшая с лепного потолка огромная люстра заливала ярким светом сам стол и все, что на нем было разложено: серебряные приборы, фарфоровую посуду, сверкающие хрустальные бокалы, все на своих местах — аккуратно и симметрично. В центре стола стояло огромное серебряное блюдо с живописной горкой всевозможных фруктов. В серебряных вазах было полным-полно цветов, источавших пленяющий аромат. Наряды гостей по их изысканности не уступали сервировке и говорили если не о роскоши, то, во всяком случае, о богатстве. Высоко приталенные платья дам были украшены лентами и дорогой вышивкой. Безупречно сидящие на кавалерах сюртуки и жилеты пленяли строгостью покроя и яркими расцветками. К удивлению Элизы, платья на девушках отличались крайне глубокими вырезами и почти не уступали по своей открытости ее наряду. Как бы там ни было, но именно ее платье, вернее, его искусное отсутствие на некоторых частях ее тела, привлекало к ней мужское, да и не только мужское, внимание. Хотя мужчины поглядывали на нее почаще: одни смотрели как бы небрежно, но все равно оценивающе, взгляды других были более откровенными и пристальными, они как будто раздевали ее. В таком разглядывании не было ничего приятного. Удивление Элизы росло с каждой минутой. Новая прическа, новое платье — и мужчины уже не могут оторвать от нее, от синего чулка, своих глаз.
