Я даже подумал, что могу смотреть сквозь нее. Она была одета в легкое золотое платье ангела, которое она носила с момента нашего захвата, и ее фигура стала еще тоньше. Даже ее волосам не хватало блеска, и они большей частью были спрятаны под платок. Уверенный, что малейшее дуновение ветерка может развеять ее образ, я не дыша смотрел, как она подходит ближе.
Находясь не больше чем в трех шагах от меня, дочь Баффо увидела меня и остановилась. От неожиданности она вздрогнула и еще сильнее побледнела, но потом развернулась и направилась обратно той же дорогой.
— Нет, нет, не уходи, — шепотом сказал я.
Она остановилась, повернулась. Это были два совершенно разных движения, разделенных длинным раздумыванием и осторожным пожиманием плечами. Она один или два раза шагнула в моем направлении, видимо, тоже не веря в то, что я не призрак.
— Что вы хотите? — спросила она. Она сказала это тихо, но не потому, что боялась, что ее услышат, а потому, что не хотела тратить голос на такие пустяки.
— Как… как вы себя чувствуете? — спросил я нежно.
Ее взгляд сразу показал мне, насколько глупым и неуместным был мой вопрос. Как она может себя чувствовать в таком положении? Вопрос даже не заслуживал ответа.
— Извините, — запинаясь, сказал я и попытался сменить тему. — Что это у вас в руках?
Она внимательно посмотрела на меня, затем начала развертывать сверток. Она отогнула край ткани. Мое сердце застучало, и я в смущении уставился в пол. В ее руках был маленький труп ее любимой собачки. Из полуоткрытого рта виднелись маленькие зубки, что придавало мордочке страдальческую гримасу.
Я не знал, что сказать, и наконец произнес нескладное:
— Мне очень жаль…
Я надеюсь, что так оно и есть, говорили мне ее глаза. Затем она снова завернула это маленькое существо, поднесла тельце к перилам и тихо отпустила в воду.
Прошло много времени в гробовой тишине, прежде чем она снова обратилась ко мне. Я видел, ее глаза были сухими-сухими, как мел, такими сухими, что казалось, ей было больно закрывать веки.
— Его звали Кози-Кози. — Она одарила меня взглядом, чья сухость, казалось, могла иссушить вокруг все, на что она смотрела. — Кози-Кози, потому что он был наполовину коричневый и наполовину белый. Он у нас появился еще щенком и с тех пор жил уже пять лет.
Ее последнее заявление стоило часового рассказа:
— Его подарил мне мой отец перед отплытием на Корфу.
— Мне очень жаль, — сказал я снова.
— Я хотела попрощаться с ним в одиночестве, хотела побыть одна. Но вы здесь.
— Мне очень жаль, — сказал я в третий раз, вставая. — Что ж, я уйду.
— Подождите, — позвала она.
Я видел, как она подошла к перилам и задумчиво начала кидать кусочки дерева в воду.
— Да? — поинтересовался я.
— Я была долгое время одна, — сказала она, — и долго думала.
— О чем? — спросил я.
Она озвучивала мои собственные мысли.
— Я вот думала…
— Да?
— Я вот думала, вы действительно имели в виду то, что тогда говорили своему другу, перед тем как рыцари захватили нас?
— Конечно, Хусаин — турок. Это должно быть совершенно понятно сейчас.
— Нет. Я имею в виду… я имею в виду то, что вы говорили обо мне. Обо мне… и о вас…
— О, это, — я покраснел, — это…
Она слышала все.
— Вы ничего не имели в виду? — София покачала медленно головой и хотела уйти.
— Нет! Нет! — выпалил я. — Я имел в виду…
Из этого состояния заикания и стеснения я неожиданно был выведен ее взглядом и обнаружил, что начал читать стихи. Хотя я и чувствовал, что этот душевный порыв был вызван ее взглядом, она тоже, казалось, попала под влияние эмоций. Так мы крутились в диком, неминуемом танце, где время и мир вокруг ничего не значили. Мы общались без помощи слов, только глаза, жесты, а потом и прикосновения имели для нас значение. Это был обычный диалог влюбленных, как определили бы наше состояние лишенные чувств люди.
Через какое-то время — время, которое показалось нам бесконечным и в то же время быстротечным, — мы медленно вышли из этого круговорота. Будучи живыми существами, мы должны были вернуться к реальности или умереть. Земной воздух был слишком разреженным для меня, и я задыхался, когда целовал ей руку на прощание, осыпая поцелуями ее пальцы, ладони и запястья.
— Будь верен мне, любовь моя, — сказала она.
— Моя любовь, — обещал я, — клянусь, что найду способ освободить тебя и мы всегда будем вместе. Клянусь жизнью!
Мы плыли мимо суровых стражей Лесбоса и Лемноса с их утесами, покрытыми пухлыми облаками. Западное солнце проливалось на наш корабль, украшенный великолепием близлежащей красоты, и наполняло ущелья у подножия темно-бордовыми тенями.
Я не замечал всех этих красот природы, моим единственным желанием стало еще раз встретиться с Софией и пошептаться через дыру в перегородке. Всеобъемлющая страсть, которую мы испытали в ту встречу, больше уже не повторялась. Она возвращалась только в виде искорки от гаснущего костра, которая освещала нам разговор. И наши разговоры теперь звучали по-другому, состоя из вздохов и огромных пауз отчаяния между заявлениями, которые все без исключения начинались словами: «О, если бы только…» или «Как бы я хотел…»
Но даже такое общение вдохновляло меня на подвиги, я был готовым на все, для того чтобы достичь результата, чего бы это ни стоило, но у нас было так мало шансов на успех. Я решил обратиться к Хусаину Это не значило, что я решил предать нашу любовь, я только хотел воспользоваться милосердием турок.
Но едва я начал свою речь, сказав: «Хусаин, мой друг, я хотел бы узнать…», как он остановил меня, положив свою могучую руку мне на плечо.
— Мой молодой друг, — произнес он, — даже не проси. Такой выбор был предложен сначала, а теперь слишком поздно. Триполи, где вы могли быть освобождены, уже в сотнях милях от нас. Мы скоро прибудем в Стамбул, и Улуй-Али не собирается менять свой маршрут. Доверьте свою судьбу Аллаху. Доверяйте ему, и мы посмотрим, что он сможет сделать для вас.
Я больше не сказал ни слова, так как его рука на моем плече оставалась молчаливым предупреждением. Воображая, что я был очень осторожным в нашем флирте, только сейчас я понял наконец, что немного больше дерзости поставило бы под угрозу не только наше счастье, но даже наши жизни. К счастью, мое пассивное ожидание не было слишком долгим. Тем же вечером турки стали молиться, преклоняя колени чуть-чуть в другую сторону, потому что мы вошли в пролив Дарданеллы и они повернулись в сторону своего священного города — Мекки. К рассвету на горизонте появился золотой Стамбул, возвышаясь над туманом в сиянии, как второе солнце.
