— Вот.
Я махнула рукой, указывая вперед. Пусть смотрят. Груда вздымалась высоко, и по их хриплому дыханию я догадалась, что ничего подобного они и представить себе не могли.
— Это ваше.
Как дети (почему это при виде золота люди впадают в детство?), они приближались к сокровищам, вытаращив глаза и разинув рты. Прокулей упал на колени, словно возносил молитву. Потом он протянул руку и схватил маленькую статуэтку богини Баст.
— Бери, — сказала я. — А Октавиан своего не упустит. Разве ты не заработал этого сегодня?
Он тянул руки то к шкатулке с сапфирами, то к чаше из слоновой кости.
— Забирай их.
— Подожди! — приказал Галл.
Он подозревал меня в чем-то дурном, и не без оснований. Возможно, я хотела обесчестить Прокулея и Галла, стравить их, заставить передраться из-за сокровищ или хотя бы обокрасть Октавиана. Маленькая победа, конечно, но все же утешение.
— Оставь это, — сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: — Ты и твои слуги должны пойти с нами. Пришло время отдыха.
С обнаженными мечами в руках нас повели сквозь толпу римлян, предававшихся пьяному веселью. При виде меня, полураздетой и окровавленной, даже пьяная солдатня изумленно умолкала.
Пленница в собственном дворце! Я шла сквозь величественные порталы, по мраморным залам, сияющим полированным коридорам. Мои покои заперты для меня, и Мардиан лишился своих.
Я повернула голову в направлении прохода, ведущего к моим апартаментам, и резко спросила:
— Не туда?
Как будто они, чужаки, знали мой дом лучше меня.
Мы двинулись по сводчатому коридору к гостевым покоям, меньшим по размеру, но тут нам пришлось пропустить носильщиков. Они несли покачивавшиеся носилки, на которых лежало тело. Лицо было закрыто, из-под покрывала виднелись обутые в сандалии ноги.
Носилки появились со стороны покоев Антония.
— Ну, там закончено? — спросил один из моих стражей.
— Да, все чисто.
Носильщики быстро удалились.
— Эрос? — спросила я, заранее зная ответ. Они унесли его оттуда, где он умер, — из комнат Антония.
— Да, — буркнул мой стражник.
Бедный Эрос. Наверное, сохрани я способность испытывать нормальные человеческие чувства, у меня сердце разрывалось бы от жалости, но после пережитых ужасов ничто не могло усугубить мою боль.
Они освободили покои Антония для его врага. А мои? Кого они дожидаются?
— Кто удостоен чести разместиться в царских апартаментах? — спросила я.
— Он уже там — император Цезарь, — последовал ответ.
— Когда он прибыл? — спросила я, остановившись и повернув голову, так что мы чуть не столкнулись.
— Он вступил в город сегодня во второй половине дня, — ответил солдат. — Въехал на колеснице вместе с философом Ареем и созвал представителей городских властей в Гимнасион. Он объявил, что город, из уважения к его великому основателю Александру, равно как из стремления сохранить в целости его красоту и, наконец, из желания угодить другу императора Арею, не будет оккупирован, не подвергнется разграблению и сохранит свободу.
— Как это благородно, — промолвила я, понимая, что теперь он изображает из себя царя-философа. — Как по-александрийски!
— Он провел собрание на греческом языке, — указал солдат.
— О, это, наверное, настоящий подвиг, — отозвалась я.
Все знали, что греческий Октавиана далек от совершенства. Зато в чем ему не откажешь, так это в умении надевать личины.
Здесь! Конвой резко остановился, и сопровождающие указали на дверь второстепенных покоев, где я поселила бы не слишком важного гостя. Но что поделать, если мои комнаты понадобились Октавиану.
— Заходите.
Хармиона, Ирас, Мардиан и я вошли внутрь.
— Одежду, постельное белье и еду вам пришлют.
Двери за нами затворились.
В комнате имелись четыре маленькие кровати или, скорее, кушетки, умывальник, светильник на треноге и окошко, недавно забранное решеткой, так что в помещении пока не выветрился запах сверленого камня и горячего металла. За окном виднелось крыло дворца, который еще утром — сегодня утром! — был моим.
Хармиона несла мои письменные принадлежности. Когда я спросила ее о судьбоносной корзине, она сокрушенно покачала головой.
— Прошу прощения, госпожа, но она осталась там. И сундук тоже.
Еще один удар. У меня отобрали даже это!
Спустя несколько минут в нашу комнату доставили короба с одеждой и постельным бельем, а также хлеб и фрукты. В своем упрямстве я хотела отказаться и от этого, но мне было необходимо сменить рваное окровавленное одеяние. Я позволила Ирас снять его, а Хармиона вытерла мое тело влажной тряпицей. Вода в тазике порозовела, окрашенная кровью Антония. Хармиона выплеснула ее за окно.
— А сейчас… — Она закутала меня в какой-то простой халат. — Отдыхать.
Я легла, хотя знала, что заснуть не смогу. Снаружи доносились голоса пирующих солдат.
Это продолжалось всю ночь.
Рано поутру, не постучавшись и не спросив разрешения войти, в комнату ввалился стражник. Я резко выпрямилась — этому следовало положить конец.
— Требую встречи с императором! — заявила я. — Немедленно!
Солдат растерялся.
— Император целый день занят, — пробормотал он. — Сначала у него намечено посещение гробницы Александра, потом встреча с чиновниками казначейства…
Итак, он намерен игнорировать меня. Хочет втоптать царицу в пыль, причинить как можно больше боли?
— Скажи, пусть отложит посещение Александра — он из своей гробницы никуда не денется. Подождет императора, тот побывает у него позже. А мне нужно поговорить насчет похорон Антония. Это очень важно!
Мардиан и женщины молча взирали на меня и прислушивались.
— Императора осаждают желающие заняться похоронами Антония, — заявил римлянин. — Восточные цари, его родня в Риме — все претендуют на эту честь.
Интересно, почему они уклонились от чести послужить ему при жизни, когда он в этом нуждался?
— Мне и только мне принадлежит право похоронить его, — настаивала я. — Разве я не его жена и не царица?
— Я передам твою просьбу императору, — ответил римлянин с таким видом, словно речь шла о чем-то незначительном.
— И мои дети? Что с моими детьми?
— Их надежно охраняют.
— Они живы? С ними все в порядке?
— Да.
— Ты клянешься?
— Честью императора, — сказал солдат. — Ни один волос не упал с их голов.
— Могу я их увидеть?
— Я спрошу об этом.
Увы, я пала так низко, что о праве похоронить собственного мужа и об участи собственных детей вынуждена узнавать через посредника.
